Стремление предугадать, создать план действий и разглядеть в окружающей тьме портрет убийцы превратилось для Хонана в своего рода одержимость, некое подобие игры в шахматы, в которой важнее всего было забежать вперед, опередив преступника хотя бы на один ход. По одному ходу было необходимо предвидеть, как будет развиваться вся партия и кто из соперников будет разгромлен. Он был готов отдать все на свете за возможность прослушать хоть один из учебных курсов, пройденных инспектором Саласар. Но пока он довольствовался тем, что находился рядом, работал с ней и делал свой посильный вклад в расследование, внося предложения и идеи, которые она, похоже, высоко ценила.

Розауру Саласар трясло от холода, жуткого холода, стискивающего все ее внутренности и леденящего кожу. Озноб вынуждал ее идти, выпрямив спину и так сильно стиснув зубы, как будто она впилась ими в кусок смолы. Спасаясь от дождя под зонтиком, она шла по берегу реки, надеясь, что холод почти пустынных улиц заставит утихнуть боль, которая разрывала ее изнутри и грозила в любой момент прорваться воем отчаяния. Слезы жгли ее глаза и неудержимо катились по щекам. В то же время она понимала, что всего несколько месяцев назад ее горе было бы гораздо более неистовым и совершенно невыносимым. Это не мешало ей злиться на себя, одновременно испытывая облегчение при мысли, что, случись это раньше, боль ее просто уничтожила бы. Но только не сейчас. Уже нет. Слезы внезапно иссякли, оставив на лице ощущение теплой маски, которая быстро заледенела на ее коже.

Теперь можно было возвращаться домой, не опасаясь, что слезы выдадут ее печаль. Она прошла перед школой, огибая заливающие тротуар лужи и машинально тыльной стороной руки вытирая с лица остатки слез, и заметила, что навстречу идет какая-то женщина. Розаура с облегчением вздохнула, убедившись, что они не знакомы, а значит, можно не останавливаться и даже не здороваться. Но тут женщина, которая уже почти с ней поравнялась, остановилась и посмотрела ей в глаза. Розаура слегка растерялась и замедлила шаги. Она знала эту девушку в лицо, хотя и не могла припомнить, как ее зовут. Может, Майтане? Девушка смотрела на нее, улыбаясь так обаятельно, что Розаура, сама не понимая почему, робко улыбнулась в ответ. Девушка начала смеяться, сначала тихо и как-то вкрадчиво, а затем все громче, пока смех не превратился в хохот, сотрясающий все ее тело. Розаура уже не улыбалась. Судорожно сглотнув, она огляделась вокруг в поисках причины этого веселья. Когда она снова перевела взгляд на девушку, ее губы уже искривила презрительная гримаса. Презрение сквозило и в ее взгляде, и при этом она продолжала хохотать. Розаура открыла рот, чтобы что-то произнести, чтобы задать вопрос, чтобы… Но в этом уже не было необходимости, потому что у нее как будто пелена с глаз спала и она увидела все совершенно отчетливо. И с пониманием на нее обрушилось презрение, злоба и гордыня этой ведьмы, обволакивая ее тошнотворным покрывалом. Смех вонзался ей в голову, вызывая в ее душе такой стыд, что ей захотелось умереть. Ее тошнило и трясло от холода. Она подумала, что весь этот ужас может быть вызван только кошмарным сном, от которого ей необходимо проснуться, но девушка уже перестала смеяться и продолжила свой путь, не сводя с Розауры взгляда жестоких глаз. Спустя мгновение они разминулись, но Розаура прошла еще метров пятьдесят, не решаясь обернуться, после чего подошла к каменному парапету реки, где ее стошнило.

Много лет назад эта веселая компания собралась, чтобы скоротать за покером долгий зимний вечер. Самой младшей была Энграси, за плечами которой осталось уже более семидесяти лет, а самой старшей — Хосефа, которой исполнилось восемьдесят. Энграси и три ее подруги были вдовами. Лишь двум женщинам их компании удалось сохранить своих мужей. Супруг Анастасии очень боялся холода Бастана и отказывался выходить из дома в зимние месяцы, а муж Мирен вместе с ватагой приятелей совершал обход городских кабаков, опрокидывая бокалы чикитос.[13]

Закончив игру, они вставали из-за стола и прощались до следующего вечера. Но и после их ухода дом еще какое-то время переполняла пульсирующая энергия приближающейся грозы, электризующая пространство и заставляющая вставать дыбом все волосы на теле. Амайе нравились эти дамы. Они были обаятельны и уверены в себе, несмотря на то что в жизни каждой из них было достаточно бед. Болезни, умершие мужья, выкидыши, непутевые дети, семейные неурядицы… каждый день они отбрасывали в сторону все огорчения и обиду на жизнь и приходили в дом тети Энграси веселые, как девчонки на вечеринке, и мудрые, как королевы Египта. Амайя думала, что, если ей повезет и она когда-нибудь тоже станет старушкой, ей хотелось бы быть такой, как они, независимой и в то же время питающейся от своих корней, энергичной и жизнелюбивой, распространяющей вокруг себя ощущение радости жизни, которое испытывает всякий, кто смотрит на далеко не молодых мужчин и женщин, радующихся каждому дню и не думающих о смерти. Хотя, возможно, они о ней думали, чтобы отнять у нее еще один день, один час…

Собрав свои сумки и шарфы, напомнив о праве отыграться на следующий день и обменявшись поцелуями, объятиями и замечаниями относительно того, какой Джеймс чудесный юноша, они наконец ушли, оставив в гостиной водоворот черной и белой энергии, как после шабаша.

— Старые ведьмы, — пробормотала Амайя, улыбаясь до ушей.

Она опустила взгляд на конверт, который продолжала держать в руке, и улыбка сползла с ее лица. Кожа козы, — подумала она. Подняв глаза, она увидела, что Джеймс вопросительно смотрит на нее, и предприняла безуспешную попытку улыбнуться.

— Амайя, звонили из клиники Ленокс. Они хотят знать, явимся ли мы на этой неделе, или наше время снова придется переносить.

— О, Джеймс, ты же знаешь, что сейчас мне не до этого. У меня и без того хватает забот.

— Но мы в любом случае должны им что-то сказать. Не можем же мы откладывать это до бесконечности, — не скрывая огорчения, произнес он.

Услышав в его голосе недовольство, она обернулась к мужу и взяла его за руку.

— Джеймс, это не будет бесконечно. Просто сейчас я не в состоянии об этом думать. Поверь, я честное слово не могу сейчас никуда ехать.

— Не можешь или не хочешь? — поинтересовался он, резко выдернув у нее руку и тут же пожалев о своей несдержанности.

Он посмотрел на конверт, который она держала в руке.

— Извини… Я могу тебе чем-то помочь?

Она тоже опустила глаза на конверт и снова подняла их на мужа.

— О, нет. Речь идет об одной головоломке, которую мне предстоит решить, но не сейчас. Приготовь мне кофе, присядь рядом со мной и расскажи мне, чем ты сегодня целый день занимался.

— Я тебе все расскажу, только без кофе. Ты и без кофеина достаточно взвинчена. Я заварю тебе чай.

Она подсела к огню, расположившись в одном из стоящих перед камином кресел. Отложив конверт в сторону, она слушала, как тетя Энграси возится на кухне и болтает с Джеймсом. Она смотрела на языки пламени, которые лизали поленья и плясали в камине. Когда Джеймс протянул ей чашку с ароматным чаем, она поняла, что на несколько минут погрузилась в гипнотическое тепло огня.