Она улыбнулась и сделала несколько шагов назад, как преданная служанка, удаляющаяся от не нуждающегося в ее услугах хозяина.

— Ну конечно, да поможет вам Господь.

Амайя свернула в неф, обходя главный алтарь и останавливаясь перед статуями, расположенными у других алтарей, не переставая думать об этих девочках, чьи умытые, лишенные макияжа и жизни лица кто-то решил представить как прекрасные плоды жуткой фантазии. Она смотрела на святых, на архангелов и скорбящих дев с гладкими лицами, бледными от утонченной боли. Их чистота и восторг были достигнуты посредством медленных, желаемых и страшащих одновременно мучений, которые они принимали с поразительными смирением и готовностью.

— Тебе этого никогда не достичь, — прошептала Амайя.

Нет, убитые девочки не были святыми и не были готовы к кротости и самоотречению. Поэтому он отнимал у них жизнь силой, как похититель душ.

Она вышла из церкви и медленно пошла по пустынной улице, с которой темнота и холод прогнали всех пешеходов, несмотря на то что было еще довольно рано. Впрочем, Амайе это было только на руку. Она прошла через церковный сад и залюбовалась красотой окружающих храм огромных деревьев, высотой соперничающих с его башнями. Она размышляла о странном чувстве, гнавшем ее вперед по этим пустынным улицам. Центральная часть Элисондо располагалась в равнинной части долины, и расположение улиц в значительной степени диктовалось руслом реки Бастан. Здесь было три центральных улицы, которые шли параллельно друг другу, и все три составляли исторический центр Элисондо, где до сих пор возвышались величественные дворцы и жилые здания, являющиеся типичными образцами архитектуры прошлого.

Улица Браулио Ириарте проходит по северному берегу реки Бастан и соединяется с улицей Хайме Уррутиа двумя мостами. До появления улицы Сантьяго она была главной улицей города. С улицы Сантьяго город начал интенсивно расти вширь. Причиной этого послужило появление шоссе, ведущего из Памплоны во Францию и построенного в начале двадцатого века.

Амайя подошла к площади, ощущая, как порывы ветра проникают даже в складки ее теплого шарфа. Площадь была ярко освещена, но, вне всякого сомнения, утратила то очарование, которое наверняка отличало ее в прошлом веке, когда она, прежде всего, использовалась для игры в пелоту. Она подошла к ратуше, благородному зданию конца семнадцатого века, на возведение которого у местного каменотеса, знаменитого Хуана де Аросамены, ушло два года. На фасаде красовался неизменный герб, похожий на шахматную доску, с надписью, гласившей «Долина и университет Бастана». Перед зданием, слева от входа, сохранился камень под названием ботил-харри,[12]служивший для игры в пелоту, одной из ее разновидностей, известной как лашоа.

Она вытащила руку из кармана и почти благоговейно коснулась камня, ощущая, как ледяной холод тут же пронизал ее пальцы и ладонь. Амайя попыталась представить себе, какой была эта площадь в конце семнадцатого века, когда лашоа была основной разновидностью пелоты в Стране Басков. Две команды, по четыре человека в каждой, сходились лицом к лицу, как во время игры в теннис, только площадки команд не были отделены друг от друга сеткой. Пелотари пользовались рукавицей, или лашоа, для того, чтобы перебрасываться пелотой. В девятнадцатом веке в лашоа играли все реже, потому что появились новые разновидности баскской пелоты. И все же Амайя помнила, как отец рассказывал ей о том, что один из ее дедушек был большим поклонником этой игры. Дед, искусный перчаточник, прославился благодаря качеству своих изделий, которые он шил из собственноручно выделанной и выдубленной кожи.

Это был ее город, место, в котором она прожила большую часть своей жизни. Он был частью ее существа подобно генетическому признаку. Сюда она возвращалась, погружаясь в сон, за исключением тех случаев, когда ей снились мертвецы, убийцы и самоубийцы, самым отвратительным образом смешивающиеся в ее жутких сновидениях. Но когда ее не преследовали кошмары и ее сон был мирным, она всегда возвращалась сюда, на эти улицы и площади, к этим камням. В этот городок, который она всегда мечтала покинуть. Место, в своей любви к которому она даже не была уверена. Место, которого вообще больше не было, потому что, вернувшись в отчий край, она обнаружила, что начинает тосковать по Элисондо своего детства. И, тем не менее, теперь, когда Амайя приехала сюда в полной уверенности, что обнаружит заметные перемены, она столкнулась с тем, что все осталось таким же, как и было. Да, возможно, на улицах появилось чуть больше автомобилей, больше фонарей, банков и палисадников, которые подобно модному макияжу раскрасили лицо Элисондо. Но все это не могло скрыть от нее тот факт, что суть города не изменилась и все осталось прежним.

Она спрашивала себя, работает ли до сих пор кафе Адела или лавка Педро Галарреги на улице Сантьяго, магазины, в которых мать покупала им одежду, к примеру, Белцунеги или Мари Кармен, булочная Бастан, обувной магазин Вирхилио или свалка металлолома Гармендиа на улице Хайме Уррутиа. Она знала, что дело даже не в этих магазинах, которых, как ей казалось, ей будет не хватать, но в чем-то другом, более древнем, с чем она составляла единое целое, что она носила внутри себя и что могло исчезнуть лишь с ее последним вздохом. Это был Элисондо, переживший гибель урожаев в результате обрушившихся на него бедствий, смерти детей от эпидемии коклюша в 1440 году. Элисондо, который населяли люди, вынужденные изменить свои обычаи, чтобы приспособиться к этой враждебно встретившей их земле. Поселок, который вырос рядом с церковью, ставшей точкой отсчета для города и его жителей. Поселок моряков, завербованных Королевской компанией Каракаса для плавания в Венесуэлу. Людей, восстанавливавших свой городок после ужасных разрушений, причиненных вышедшим из берегов Бастаном. В памяти всплыло воспоминание — алтарь, плывущий вниз по улице рядом с трупами коров и коз. И соседи, вызволившие его из пучины и поднимающие алтарь над головами, убежденные, что это может быть только божественным знаком. Во время этого чудовищного наводнения Господь говорит им, что Он не покинул их и что им необходимо держаться. Эти смелые мужчины и женщины всегда устремляли взгляды ввысь в надежде увидеть знамение свыше и в ожидании милости от этих чаще суровых, чем благосклонных к ним небес.

Она вернулась обратно по улице Сантьяго и спустилась на площадь Хавьер Зига, где вышла на мост и остановилась посередине, опершись на парапет, на котором было высечено название моста.

— Муниартеа, — прошептала она, проводя пальцами по шероховатой каменной поверхности.

Она вглядывалась в черную воду и вдыхала свежий минеральный запах, принесенный с вершин гор этой рекой, которая так часто выходила из берегов, унося жизни и становясь причиной ужасов, описанных в анналах истории Элисондо. На улице Хайме Уррутиа все еще можно было увидеть мемориальную доску. Ее повесили на стене дома Сероры, женщины, присматривавшей за церковью. Доска указывала уровень, до которого поднялась вышедшая из берегов река во время наводнения второго июня 1913 года. Сейчас та же река стала свидетелем новых ужасов, не имеющих ничего общего с силами природы, а вызванных человеческой низостью, которая способна превращать людей в чудовищ, хищников, стремящихся затеряться среди праведников с тем, чтобы незаметно подкрасться и совершить самые богомерзкие действия, дав полную волю алчности, ярости, гордыне и невоздержанности самого омерзительного свойства. Где-то в этих лесах притаился волк, который не собирался останавливаться. У Амайи не было ни малейших сомнений относительно того, что он продолжит усеивать трупами окрестности реки Бастан, прохладного и сияющего потока певучей воды, омывающей эти берега, на которые она возвращалась, когда ей не снились мертвецы, и которые этот подонок осквернил своими приношениями злу.