деталей порядка передачи документов на хранение в архив, условий хранения в числе документов “Особой папки” и организации доступа к ним специалистов, осуществлен критический анализ существующих на сегодня публикаций в научных трудах и в широкой печати.

На мой взгляд, внешнеполитические договоренности между руководством Союза ССР и германского рейха, в том числе и конфиденциальные, существовали, и отрицать что-либо обратное было бы попросту глупым. Вопрос в другом: каковы были эти договоренности и в какой форме они были зафиксированы, в устной или в письменной.

Нет никаких сомнений в том, что и фотокопии документов из коллекции фон Лёша спокойно хранятся себе в Политическом архиве ФРГ, и материалы бывшего закрытого пакета № 34 тоже имеются в наличии в фондах Президентского архива РФ. Я ставлю под сомнение лишь их подлинность как реальных, а не сфальсифицированных кем-то, скорее всего, спецслужбами фашистской Германии, двусторонних советско-германских соглашений того периода. При этом отталкиваюсь от непреложного факта, который до сих пор никем документально, а не огульно, не опровергнут. А именно: одни и те же опубликованные в различных источниках материалы не идентичны, не тождественны друг другу, как это должно быть на деле, по существующим нормам международного права, по законам и правилам дипломатии.

Давайте вспомним, как готовятся и оформляются двусторонние международные соглашения, по крайней мере как они готовились ранее, до появления компьютерной и множительной техники? Печатается под копирку текст соглашения в двух или, при необходимости, в большем количестве экземпляров, причем, как правило, он составляется на государственных языках стран-участниц соглашения.

Затем этот текст тщательно, подчеркиваю это слово – тщательно, “вычитывается”, и уж затем полномочные представители государства подписывают по два экземпляра документа с каждой стороны – два оригинала и две копии. Один подписанный подлинник на языке страны и подписанная копия на иностранном языке остаются у одной стороны договора, другие два экземпляра – у другой. При необходимости подписи скрепляются государственными печатями участников международного соглашения. Далее следуют предусмотренные нормами международного права и требованиями национального законодательства обязательные юридические процедуры – ратификация в парламенте, официальная публикация в печати и пр., затем соглашение вступает в силу.

Поэтому все особенности оформления оригинала и ее копии непременно должны совпадать: машинописные интервалы, перенос слов, вставки и исправления погрешностей и т. д.

У меня всегда возникало глухое чувство внутреннего протеста, когда я рассматривал фотокопию русского текста основного “секретного дополнительного протокола” из коллекции фон Лёша с хорошо видимой вставкой от руки буквы “з” в слове “разграничение” и с надпечаткой слова “beiden” в немецком документе.

Им что, подписантам, равно как и ответственным сотрудникам из ближайшего окружения Молотова и Риббентропа, было невтерпеж? Так уж им приспичило побыстрее разделить на куски обреченную Польшу и обозначить сферы взаимных притязаний в Европе, что уже и пяти лишних минут недоставало для того, чтобы оформить важный документ как следует, а не пускать его в жизнь с подобными помарками и небрежностями?

Чем была обусловлена подобная спешка, что это за политическая гонка по пересеченной местности под обстрелом противника? Сталин, что ли, стоял над душой у Молотова, или фюрер беспрерывно торопил Риббентропа по телефону и грозил ему за задержку подписания всяческими карами? Странно все это, непонятно и откровенно говоря, плохо объяснимо, как бы не старались сейчас убедить в обратном при посредничестве писателя Карпова переводчик В. М. Бережков и другие свидетели “исторического сговора двух тиранов”…

С текстами других “секретных” дополнительных и конфиденциальных протоколов дела обстоят тоже не лучшим образом. То есть в них дата и место подписания, то их нет, то обнаруживается явная неграмотность по тексту русского экземпляра, то посол Шулленбург подпишется в одном месте как истинный немецкий аристократ, а именно “conte von der…”, то отметится как плебей – укажет лишь свою фамилию и будет с вас, господин Молотов…

Замечу вскользь, что лично мне рассказы Анатолия Лукьянова, Валерия Болдина, Лоллия Мошкова, Юрия Мурина и других бывших работников Общего отдела ЦК, “Особой папки” или же архивов Политбюро ЦК КПСС о строгом порядке работы с имевшимися там материалами, в том числе хранившимися в опечатанных пакетах, не шибко интересны. Более двух лет я руководил работой точно такой же “Особой папки” в Секретариате КГБ СССР, а инструкция по работе с этого рода документами была единой и безусловной к исполнению для всех, а не только для Общего отдела ЦК КПСС. Не нужны мне и явно ангажированные свидетельства “главного архивиста всех времен и народов” Р. Пихоя и прочих “добытчиков архивного золота”…

В своих предыдущих публикациях я уже отмечал, что имею определенные претензии и ряд недоуменных вопросов к содержанию и оформлению секретной переписки посольства Германии со своим МИДом, опубликованной в известной книге госдепартамента США от 1948 года и воспроизведенной впоследствии историком-эмигрантом Юрием Фельштинским в книге “Оглашению подлежит: СССР – Германия. 1939–1941: Документы и материалы”, издательство “Московский рабочий”, 1991 год. Все эти материалы нынче весьма востребованы и активно используются теми исследователями, которые упорно стоят на позиции реальности существования “секретных протоколов”.

Шифрованная переписка начинается с телеграммы № 61 за подписью германского поверенного в делах Германии в Москве Типпельскирха, речь в ней идет о смещении Литвинова с поста наркоминдела СССР и о назначении на этот пост Молотова с одновременным оставлением его на посту председателя Совета народных комиссаров. Прошу обратить внимание: за четыре полных месяца 1939 года германское посольство направило в свой МИД лишь 60 собственных исходящих телеграмм, причем часть из них были без грифа секретности, то есть направлялись, как говорят шифровальщики, “клером”. 30 июня 1939 года статс-секретарь германского МИДа Вайцзеккер направляет ответ на незашифрованную телеграмму посла Шулленбурга за № 115.

Итого за полгода – всего лишь сотня исходящих телеграмм посольства. Затем события резко ускоряются, и к октябрю 1939 года поток телеграмм возрос более чем в пять раз, а в 1940 г. их было уже около 2,5 тысячи.

Что, однако, обращает на себя внимание? А вот что: какой-то сплошной поток канцелярской переписки по типу “вопрос – ответ”, “спрашивайте – отвечаем”, “на ваш номер входящий наш номер исходящий”. Он как будто весь буквально устремлен на достижение единой цели, на получение нужного результата…

Так, например, 15 августа 1939 года, то есть всего за неделю до исторического визита Риббентропа в Москву, Шулленбург направляет шифротелеграмму № 175 на шифротелеграмму МИД Германии № 173. В последней идет речь о зондаже возможности осуществления визита имперского министра в СССР и предполагаемом уровне собеседников.

Задаю вполне резонный вопрос всем, кто хотя бы косвенно имел отношение к секретной, пусть даже архивной, дипломатической переписке: каких телеграмм в посольстве