– А что слышно о войне? – спросил Рид.

– Слыхал я, что Ли разбил в пух и прах янки у Ченселлорвилля, но стоило ему это недешево. В том сражении отдал богу душу старина Джексон. Говорят, его по ошибке застрелили его же собственные солдаты. Было это еще весной, примерно в мае, а больше ничего не знаю. Давненько мне уже не доводилось слышать новостей.

Рид поджал губы, но ничего не сказал.

– И как только такой бравый молодой парень увернулся от военной лямки? – небрежным тоном осведомился Доул.

Тресси коротко, искоса глянула на него. Вряд ли Рид захочет отвечать. Да и в самом вопросе таилась немалая опасность. Девушка решила разрядить обстановку.

– Рид, – сказала она, – я хочу вымыть посуду после ужина. Принесешь воды?

Ее вмешательство явно обрадовало Рида, и, прежде чем отправиться к ручью, он бросил на Тресси благодарный взгляд. Доула он с собой не позвал.

После ужина Тресси предложила индианке занять единственную в хижине постель, и после долгого спора, который велся по большей части жестами, они решили, что женщины будут спать на постели, а мужчины на полу.

Прошло несколько дней, и Тресси решила, что Рид и Доул, как видно, пришли к согласию – они толковали лишь о золоте и старательских лагерях, но ни словом больше не поминали войну между Севером и Югом. Вместе они ходили охотиться, порой пропадая в лесу до самого вечера. Горький Листок и Тресси собирали ягоды, съедобные корни и травы, в которых хорошо разбиралась индианка. И много болтали, используя примитивный язык жестов, который сами же и изобрели.

Горький Листок поведала Тресси, что у нее были две старших сестры и брат, который в будущем должен был стать вождем племени, а мать умерла от холеры. Это сблизило женщин еще теснее – Тресси и сама до сих пор тосковала по маме. Они научили друг друга самым простым словам: «мама», «семья», «любить», и вскоре с неподдельной нежностью называли друг друга сестрами.

Почти каждый день Доул уводил свою скво в леса. Тресси догадалась, чем они там занимаются, после того, как Горький Листок однажды вернулась с пятнами крови на рубахе из оленьей кожи. Тресси мечтала прикончить этого похотливого скота. Хорошо бы подкрасться к нему посреди ночи и забить до смерти прикладом ружья, которое Доул везде таскал с собой с такой гордостью, точно оно было продолжением его великанского тела.

Жаловаться Риду она побоялась – в конце концов, как-то не принято совать нос в чужие семейные дела. Оставалось одно – по возможности облегчать жизнь несчастной индианки. В последние дни перед родами живот у нее стал такой большой, что она почти не вставала с постели.

Впрочем, были в этой жизни и светлые минуты. Рид смастерил для всех сапоги из оленьей кожи и оторочил их кроличьим мехом. Тресси была в восторге от своих сапожек и знала, что зимой они окажутся для нее неоценимы.

Мужчины уже решили, что, едва ребенок появится на свет и немного окрепнет, все четверо двинутся через горы на северо-запад, в старательские лагеря. Мужчины попытают счастья, Доул будет обращать заблудших грешников, Тресси поищет отца, а Горький Листок будет нянчиться с младенцем. План был замечательный – с точки зрения мужчин. Тресси и ее краснокожей подружке оставалось лишь повиноваться, по крайней мере до тех пор, пока они не достигнут более цивилизованных мест.

В эти дни Рид Бэннон так старательно и целеустремленно избегал Тресси, что она даже пугалась: вдруг он все-таки уйдет один, оставив ее на произвол судьбы и милость похотливого Доула?

На самом же деле Риду слишком больно было видеть обеих женщин. Нет, он искренне радовался, что Тресси подружилась с молодой индианкой, но Горький Листок слишком живо и остро напомнила ему о матери. А то, что эта юная славная женщина готовилась произвести на свет дитя, делало воспоминания Рида еще мучительней. Он и не подозревал, как сильно тосковал по матери, покуда в хижине не появились великан-траппер и его скво. По возрасту Доул Клинг вполне мог бы быть его отцом.

Что касается Тресси – всякий раз при виде ее Рид с болью думал о том, что эта нежная и дерзкая красота никогда не будет принадлежать ему. Выздоравливая, Тресси хорошела с каждым днем. Сейчас ее кожа светилась атласной белизной, рыжие волосы ниспадали на плечи пламенными локонами, в зеленых глазах играла жизнь. А стоило ей засмеяться… о боже, стоило ей засмеяться, и Рид едва не умирал от нестерпимого желания.

Потому-то он и бродил в лесах подолгу даже тогда, когда охота выдавалась удачной, а дров для очага было больше чем достаточно.

Близилось время родов. Тресси плохо спала по ночам, с волнением думая о предстоящем событии. В одну из таких ночей юная индианка робко тронула Тресси за руку, соскользнула с постели и присела на корточки на полу. Тресси поднялась вслед на ней, расстелила чистое одеяло, пододвинув его ближе к индианке, которая мерно раскачивалась, уперевшись руками в колени. В лунном свете, проникавшем в хижину через открытую дверь, на стене плясала и извивалась ее причудливая, сгорбленная тень.

С болью Тресси вспомнила, как рожала мама. Как она корчилась в схватках, обливаясь потом, как стонала и выла от боли, покинутая своим мужем, обделенная его любовью. Горький Листок получит и любовь, и заботу от нее, Тресси. Присев на корточки рядом с индианкой, молодая женщина положила ладонь на ее спину.

– Вот так, вот так, моя милая, – ласково приговаривала она. – Не бойся, я с тобой…

Потом она смочила в холодной воде чистый лоскут и обернула его вокруг шеи Горького Листка. Юная индианка почти не стонала, лишь изредка издавала низкие хриплые звуки, но тут же замолкала.

К рассвету Тресси, следившая за схватками, поняла, что роды вот-вот начнутся. Она раздула огонь в очаге и поставила греться котелок с водой.

Шум разбудил мужчин. Доул натянул сапоги и куртку – в тесной хижине все они спали, не раздеваясь, – схватил ружье и без единого слова вышел вон. Трус.

Шнуруя свои сапоги, Рид беспокойно наблюдал за приготовлениями Тресси.

– Ты уверена, что справишься?

– Я ведь уже однажды принимала роды, забыл? Главное, чтобы справилась она. Я, конечно, сделаю все, что в моих силах, но ведь женщины от этого иногда и умирают.

Рид дернулся, словно его ударили, и Тресси запоздало вспомнила, как умерла его мать.

– Да, я знаю, – пробормотал он. – Тресси… чем я могу помочь?

– Извини, Рид. Принеси еще воды, хорошо? И держи Доула подальше отсюда. Я ему не доверяю.

Она подбросила в огонь полено, и тут Горький Листок застонала громче. Начинались роды.

Индианки явно привыкли рожать без удобств, и Горький Листок еще раньше показала Тресси, как она будет это делать. Занятно, но процесс мало чем отличался от того, что Тресси уже видела, – только белые женщины, перевязав пуповину, обрезали ее ножницами, а индианки попросту перекусывали зубами.