class="p1">Вместо ответа сержант поворачивает фонарик. Луч скользит горизонтально во мрак, по стене, в туннель, в зияющую черноту, по стенам, отсвечивающим бледными гранями мела. В туннеле сидят и стоят, прислонясь к стенам, скелеты в темных куртках и широких шароварах зуавов, рядом — их заржавленные винтовки. Капитан узнает в них сенегальских стрелков, участников майских сражений 1915 года — по-видимому, они были захвачены врасплох и удушены газом[46] в меловых пещерах, где укрывались. Он берет у сержанта фонарик.

— Надо проверить, не остался ли кто-нибудь еще, — говорит он. — Приготовить лопатки.

Он ведет лучом по обрыву, уходящему во тьму, в сумрак, а затем в слабый намек на дневной свет над головой. В сопровождении сержанта капитан карабкается по осыпающемуся склону, земля под ними вздыхает и ползет вниз. Раненый снова начинает взывать: «Я не мертвый, я не мертвый», и постепенно его голос переходит в высокий непрерывный визг. Кто-то прижимает ладонь к его рту. Голос глохнет, превращается в нарастающий смех, снова переходит в визг и снова обрывается под ладонью.

Капитан и сержант взбираются наверх, пока это не становится слишком опасным, все время прощупывая землю, а земля оползает под ними с долгими глухими вздохами. Внизу сбились в кучку солдаты, их смутно белеющие лица терпеливо запрокинуты к свету. Капитан водит лучом фонарика по склону. Ничего — ни руки, ни кончика пальцев. Пыль постепенно оседает.

— Надо двигаться, — говорит капитан.

— Слушаю, сэр-р, — говорит сержант.

Пещера в обоих направлениях теряется в бездонном, непроницаемом мраке, где сидят, прислонившись к стенам, тихие скелеты, а рядом — их винтовки.

— Оползень отбросил нас вперед, — говорит капитан.

— Да, сэр-р, — шепчет сержант.

— Отвечайте громче, — говорит капитан. — Это же просто пещера. Раз люди сюда вошли, значит, мы сможем выйти.

— Да, сэр-р, — шепчет сержант.

— Если нас бросило вперед, значит, вход вон там.

— Да, сэр-р, — шепчет сержант.

Капитан светит фонариком перед собой. Солдаты встают и тихо сбиваются в кучку позади него. Среди них и раненый. Он постанывает. Пещера тянется и тянется, разворачивая из темноты поблескивающие стены; сидящие фигуры тихо ухмыляются в скользящем пятне света. Воздух становится душным, и они трусят мелкой рысцой, задыхаются. Потом воздух свежеет, и луч фонаря взбегает по земляному откосу, замыкающему проход. Солдаты останавливаются и сбиваются в кучку. Капитан взбирается по склону. Он выключает фонарик и медленно ползет на четвереньках по гребню пещеры туда, где гребень смыкается со сводом. Капитан втягивает воздух носом. Снова вспыхивает фонарик.

— Двое с лопатками сюда, — говорит капитан.

Два солдата взбираются к нему. Он показывает на щель, из которой легкой непрерывной струйкой сочится воздух. Они принимаются копать, неистово отшвыривая землю за спину. Затем их сменяют еще двое, затем щель превращается в туннель, и работать сразу могут уже четверо. Воздух становится все более свежим. Они неистово вкапываются в землю, поскуливая, как собаки. Раненый, то ли услышав их, то ли заразившись общим волнением, снова начинает смеяться бессмысленно и пронзительно. Лопатка того, кто впереди, пробивается наружу. Свет обливает его, как поток воды. Он бешено копает, они видят, как силуэт его виляющих ягодиц вдруг исчезает, и внутрь врывается солнечный свет.

Остальные солдаты бросают раненого и одним клубком кидаются вверх по склону к отверстию, они отталкивают друг друга и рычат. Сержант прыгает за ними и лопаткой отгоняет их, ругаясь хриплым шепотом.

— Пропустите их, сержант, — говорит капитан.

Сержант опускает лопатку. Он отодвигается и смотрит, как солдаты, толкаясь, лезут в туннель. Потом он спускается, и они вместе с капитаном помогают раненому подняться по склону. У входа в туннель раненый начинает упираться.

— Я не мертвый, я не мертвый! — взывает он, вырываясь.

Он продолжает взывать и упираться, но они уговорами и силой заставляют его влезть в туннель, где он сразу успокаивается и быстро лезет наружу.

— Идите, сержант, — говорит капитан.

— После вас, сэр-р, — шепчет сержант.

— Ну-ка, идите! — говорит капитан.

Сержант ныряет в туннель. Капитан следует за ним. Он выбирается на наружный склон оползня, завалившего пещеру. Внизу на коленях четырнадцать солдат. Стоя на четвереньках, капитан глубоко дышит, и воздух хрипит у него в горле. «Скоро лето, — думает он, вбирая воздух в легкие быстрее, чем успевает освободить их для нового вдоха. — Скоро лето и дни будут длинными». У подножья оползня стоят на коленях четырнадцать солдат. Тот, что в середине, держит в руке Библию и монотонно читает нараспев. Его заглушает бред раненого, бессмысленный, ровный и непрерывный.

КРАСНЫЕ ЛИСТЬЯ

I

Оба индейца прошли через плантацию на тот ее край, где жили рабы, принадлежавшие племени. Здесь стояли два ряда сложенных из необожженного кирпича лачуг; все они были аккуратно выбелены известкой. Между ними протянулась узкая улочка, испещренная следами босых ног. Несколько самодельных игрушек немо лежало в пыли. Нигде не было и признака жизни.

— Я знаю, что мы тут найдем, — сказал один индеец.

— Чего мы не найдем, — ответил другой.

Время уже перевалило за полдень, но на улочке не видно было ни души; везде было тихо и пусто; из щелястых, обмазанных глиной труб нигде не поднимался дымок.

— Да. То же самое было, когда умер отец того, кто теперь вождь.

— Ты хочешь сказать, того, кто был вождем.

— Да.

Одного из индейцев звали Три Корзины. Ему было лет шестьдесят. Оба индейца сложением напоминали зажиточных бюргеров — плотные, приземистые, с брюшком; у обоих были большие головы и большие широкие землисто-коричневые лица с печатью какого-то мутного спокойствия, как на тех каменных изваяниях, которые иной раз видишь вдруг выступающими из тумана на гребне полуразрушенной стены где-нибудь в Сиаме или на Суматре. Солнце сделало их такими — палящее солнце и резкая тень. Волосы у обоих были как осока, уцелевшая после пала. У Трех Корзин в мочке уха была подвешена отделанная эмалью табакерка.

— Я давно говорю, что все это неправильно. Раньше не было рабов. Не было у нас негров. И можно было делать что хочешь. У всех было сколько угодно времени. А теперь все время уходит на то, чтобы придумывать для них работу. Они не могут без работы.

— Они как лошади и собаки.

— У них нет ни капли разума. Непременно подавай им работу. Они еще хуже, чем белые.

— Когда Старый Вождь был жив, не приходилось искать для них работу.

— Верно. Мне не нравится рабство. Это неправильно. В старину люди жили правильно. А теперь нет.

— Ты же не помнишь, как жили в старину,

— Я слышал от тех, кто помнит. И сам старался так жить. Человек не создан для работы.

— Это