Кадыров, когда те уставились на него, удивляясь его неожиданному появлению. — До того увлеклись своими разговорами, даже гостя не замечаете.

— Здравствуйте, Кадыр-ага, проходите, пожалуйста, — за всех ответил Еди. — Садитесь вот сюда, я вас сейчас угощу отцовским сортовым виноградом.

— Не беспокойся, Еди, спасибо, я уже отведал винограда у Бяшима, — сказал Кадыров, усаживаясь. — А вот от кукурузного початка не отказался бы…

Еди охотно придвинул чашку с вареной кукурузой к Кадыру-ага. Он почему-то обрадовался визиту полковника милиции и про себя подумал: «Если он и сегодня поведет со мной откровенный разговор, все расскажу, как на духу. Поймет — хорошо, не поймет, так будет знать о чем я мечтаю».

Кадыров взял в руки один кукурузный початок и ровными, без малейшего изъяна зубами надкусил его.

— О чем вы только что спорили? — спросил полковник Токара, который смотрел на него завороженно.

Токар, покраснев, опустил глаза.

— Мы говорили про коней, Кадыр-ага, — охотно ответил Еди.

— Ну да, конечно, в такой комнате про коней только и говорить. Чудная комната, молодец Еди, хвалю тебя за твою привязанность к четвероногим друзьям. Только чуткий человек может полюбить животных…

Еди покраснел до ушей. Полковник уловил это и постарался помочь парню преодолеть смущение.

— А этот красавец чей, не наш ли Карлавач? — спросил он, хотя и знал прекрасно гордость всего колхоза.

— Да не-ет, Кадыр-ага, это старший брат Карлавача, — с пылом объяснил Еди. — Помните, английской королеве наши подарили коня?! Так вот это и есть тот самый конь.

Кадыров нарочно удивился, а Еди, радуясь тому, что нашелся заинтересованный собеседник, взволнованно продолжил:

— Так после этого один английский богач прислал письмо с просьбой продать ему такого же коня, сколько бы он ни стоил…

— Ну и продали? — спросил Чары-гармонист, заинтересовавшись этой историей.

— А как же, ведь он наверное, дал уйму денег, — торопливо вставил Токар.

— Кукиш ему! — выкрикнул Еди. — Конечно же, такой бы, как Овез, продал, — добавил он, краснея от того, Что уж слишком разгорячился.

— А где же Карлавач? — спросил полковник, словно бы и не заметив замешательства Еди.

— Вот он, наш Карлавач! — воскликнул Еди, указывая на фотографию в красивой рамке.

Еди мог рассказывать о конях часами, а заинтересованному слушателю и того больше. Полковник Кадыров, слушая его, изредка кивал головой, хотя думы его витали где-то далеко-далеко.

* * *

Ночь…

Ночи в сельской местности тихие, ни гула проходящих поездов, ни шума автомашин. Сельчане дорожат коротким, до рассвета, сном, набираются сил для грядущего дня, полного забот.

В эту ночь Еди так и не сумел уснуть. После того как Бяшим вновь переселился в свой старенький дом, Еди обитал один в пяти комнатах. Комнаты эти были большие, просторные, но Еди в эту ночь казалось, что они малы и узки и даже вот-вот обрушатся потолки на его голову. Неспокойно было на душе у него. Его мучала неопределенность. Он до сих пор не знал, где и как ему жить в дальнейшем. Уехать в город, оставив Дилбер и Карлавача, или остаться в селе?! Еди не представлял себе жизни без них, они магнитом притягивали его к себе. Но… Он уже трижды собирал чемодан, чтобы уехать, и опять распаковывал его. Он не мог отсюда уехать. Здесь Дилбер, Карлавач — все, чем он дорожил. Что и кто ожидает его в городе? Но и в селе ему было несладко. За ним прицепилась слава вздорного, неуживчивого парня, конокрада… Он ночами ломал голову, пытаясь найти выход из создавшегося положения. Этой ночью надо было решить окончательно, дальше жить в неопределенности не было сил. Еди хотел бы поделиться, посоветоваться с кем-либо, но с кем? С братьями? Но разве они поймут его?! «Нет, не поймут, пусть спят себе спокойно», — решил Еди и вышел во двор.

Во дворе было тихо, стояла лунная ночь. Еди постоял немного, но белесый свет, неясные, смазанные очертания деревьев, близлежащих домов нагнетали еще большую грусть, и он вернулся в дом.

Войдя в комнату, он выключил свет и с твердым намерением уснуть растянулся на кровати. Но взбудораженный мозг отгонял сон, словно человек надоедливую муху. Темнота довлела над ним, и ему начало казаться, что по углам комнаты стоят какие-то страшные бесформенные существа и внимательно разглядывают его. Еди не на шутку перепугался и, резко вскочив с кровати, зажег свет. Никого в комнате не было. «Ну и нервы у меня…» — подумал Еди и грустно улыбнулся, намереваясь выключить свет. И тут он почувствовал, что даже при свете кто-то пристально смотрит на него. Он это чувствовал затылком. «Кто бы это мог быть? Может быть, я схожу с ума?!» — тревожно мелькало у него в голове, и он, пересилив себя, резко повернулся назад. Опять же он никого не увидел. Только портрет отца висел на противоположной стороне. Еди подошел к стене, снял портрет. Отец с портрета смотрел на него чуть грустными глазами и словно сочувствовал ему. Еди расцеловал изображение отца, прижал его к груди: «Отец!.. Ты так мне нужен сейчас, почему ты оставил меня, почему? Потерпел бы еще хотя бы годков пять-десять, и я не мучался бы как сейчас… Твоего сына окрестили бездельником, конокрадом… Разве не обидно это?! Ты ведь знал меня как никто другой, скажи, разве похож я на конокрада?! Посоветуй, как мне теперь быть, подскажи!» — Еди неотрывно вглядывался в портрет, словно тот мог заговорить. «Молчишь… Думаешь, что у меня есть братья и они помогут мне?! Да, папа, у меня есть братья, и хорошие братья. Они ни в чем не отказывают мне, и кормят, и одевают. Но разве хлебом единым жив человек?! Они не понимают мою душу, не понимают… Ты бы понял, ты ведь всегда меня понимал. А теперь кому мне излить душу, перед кем обнажить свое сердце?! Чары, Бяшим, даже Дилбер, помнишь дочку Хораз-ага, она теперь мне не чужая, — это я могу сказать только тебе, — укоряют меня тем, что я бросил учебу. Может быть в сущности они и правы, теперь многие рвутся на учебу. Многие, но не все, и я один из них. Помнишь, ты как-то спросил меня, чем я собираюсь заниматься после школы, помнишь?! Тогда я тебе ответил так, я до сих пор помню это дословно: «Баба-сейис уйдет на пенсию, и я возьму заботу о Карлаваче на себя». А ты в ответ улыбнулся мне и погладил по голове. Ты ведь этим одобрил мое решение, не так ли? Но Баба-сейис на пенсию не ушел, к тому же его жена Тогтагюль, как назло, сломала ногу, и мне