Приск прошел через кладбище в сад, защищая рукой маленькое пламя. В саду порхали летучие мыши, и в воздухе чувствовалось дуновение, хотя ветра не было. Приска преследовало ощущение беспокойства, словно духи рыдали жалобными неслышными голосами, что он лишил их света. Даже когда он поставил лампаду на траву и убедился, что пламя горит ровно, все же слышался какой-то шорох, словно в саду кто-то был. Приск сел на корточки и на ощупь передвинул камень под кустом. Под ним в укромной ямке лежала шкатулка.

Приск сунул туда руку и извлек маленький браслет, дешевый, поношенный, посеребренный браслет, недостойный Фебы. Его оставила Приску бедная маленькая танцовщица на канате, которую, словно щепку, оставшуюся от кораблекрушения, прибило к дверям его дома после праздника. Во время представления она упала и сломала ногу, после чего владельцы бросили ее на произвол судьбы, как ненужную вещь, оставили ее самой добираться до могил и умирать. Приск выходил ее, хотя и знал, что рискует. Его хозяева путешествовали по Аппиевой дороге, имели множество связей, посылали в разные места гонцов. Если бы кто-нибудь обнаружил, что он невинно болтает с прохожим или в его каморке, на его постели спит женщина, последовала бы немедленная кара.

Танцовщица была вольнолюбивой цыганкой, которую ужасали тишина и мрачные тайны склепа. Она научила Приска играть на свирели и танцевала в темноте, когда стихали дневные шорохи.

– Если бы ты сбрил бороду, – говорила она ему, – мы могли бы выйти на дорогу. По праздникам в городах всегда можно заработать денег или добыть их у городских рынков. Еду можно воровать. Совсем неплохая жизнь, но девушке необходим спутник, чтобы защитить ее от грубых разбойников, встречающихся на дороге. Если все обернется против нас, мы всегда можем начать разбойничать сами. Что ты думаешь?

Приск покачал головой, не испытав ни малейшего искушения. Ему ли не знать, с какой настойчивостью охотятся в знатных семействах на беглых рабов. Он не пытался отговорить ее и никогда не упоминал о Фебе. Встречи с хрупкой и сдержанной Фебой не должны были отвлекать его. Но в нем не было и склонности к нечестной воровской жизни цыганки, не было внутреннего огня. Он попытался это объяснить, и цыганка рассердилась.

– Да ты просто трус! – воскликнула она. – Ты боишься!

Он не стал ее разубеждать, решив, что по-своему она права. Годы одиночества отучили его от борьбы, но зато заставили бояться всяких перемен. Ему было хорошо и здесь. Два дня спустя девушка ушла, оставив Приску браслет – не из благодарности, а просто потому, что в темноте не смогла отыскать его.

За спиной Приска раздался шорох. Резко обернувшись, он увидел, как через лужайку метнулась кошка, и почувствовал облегчение. Разбойники, грабившие могилы, были не так уж редки. После праздника в лампах оставалось масло или остатки подношений, которые было легко украсть особенно там, где могилы никто не охранял. Тишина была непроницаемой. Чутко прислушиваясь, Приск пошарил в темноте руками и извлек из шкатулки деньги.

Там было негусто: двадцатилетние сбережения. Он зарабатывал свои монеты плетением корзин и ивовых метел, которые отдавал торговцу, приходившему сюда ночами, примерно раз в полгода. Возможно, вначале Приск намеревался выкупить себя из рабства, но потом понял, что свобода не вернет ему Фебу. И все же он продолжал копить уже из азарта. Ему нравилось пересчитывать монеты, хотя он и так знал, сколько их у него, потому что вид денег напоминал о его достижениях в жизни. Приск различал медяки и немного мелких серебряных монет, пропускал их сквозь пальцы, поднося каждую к свету и затем неловко бросая ее на колени с легким звяканьем. Он не спешил, хотя понимал, что самому сбрить бороду без зеркала будет непросто. Но он сделает это, потом уйдет и никогда больше не будет служить мертвым.

Кто-то прыгнул ему на спину, и он покатился по земле, разбрасывая монеты. Он закричал и попытался схватить руку нападавшего. В воздухе метнулся нож и с дьявольской силой упал вниз. Приск задохнулся в крике и метнулся в кусты. Нож снова взметнулся над ним, потом опять, и Приск замер, а землю, траву и его белую тунику забрызгала кровь.

– Быстрей! – крикнул грабитель, поднимая нож и вытирая его о траву. – Давай пошевеливайся, помоги мне! Собирай деньги. Поднеси поближе лампу. Они рассыпаны по земле.

– Я же говорила тебе, что у старика водятся денежки. – Танцовщица держала лампу в руке и уставилась в траву. – А вот и мой браслет.

– Э, нет! – Грабитель грубо схватил девушку за руку. – Возьмешь только то, что дам тебе я, поняла? И не в этот раз. Итак, ты утверждаешь, что у старика водились денежки? Называешь деньгами эти жалкие медяки? Мне очень хочется тебя опять проучить.

– Я закричу. Я буду кричать, что ты убил его. Ты не должен был этого делать!

Грабитель опустошил шкатулку и с треском швырнул ее о стену.

– Конечно, я убил его, чтобы спасти нас. Ты же сама мне сказала, что в таких усыпальницах после праздника можно найти что-нибудь ценное. Хватит пялиться на него! Пошли! Смотри под ноги!

Грабитель пропустил девушку вперед, и вскоре на кладбище совсем стемнело. Духи предков молчаливо ждали прихода своего слуги. Они ждали в мертвом молчании.

Приска не погребли на кладбище. Это была бы слишком большая честь для простого раба. Но семья отзывалась о нем как о доблестном слуге, честно исполнившем свой долг. Его имени не забыли, как канули в вечность имена других рабов, потому что в темноте июньской ночи, когда в траве зажигаются светлячки, а на болотах плачут козодои, хранители кладбища клянутся, что в саду появляется огонек и очертания лампы и человеческой руки. Они говорят, что это Приск следит за могилами, которые спас ценой собственной жизни. Никто не помышляет о том, что его дух появляется по какой-нибудь другой причине. Они уже забыли историю его прошлого, и никто не знает, что, возможно, Приск ищет среди мертвых свою Фебу.

Гней Лентулий остался дома. Он отменил утренний прием под тем предлогом, что ему необходимо совершить ритуал очищения, но не сделал этого. Гней Лентулий просто-напросто уединился в своем кабинете, представляющем собой приподнятую над полом платформу, которая связывала темную приемную со светлым внутренним двориком, где располагались комнаты членов семьи. Лентулия от посторонних взглядов скрывали занавески, но, отодвинув их, он мог наблюдать за всем, что делается в доме, видеть бюсты предков в нише, жену и детей, чьи комнаты выходили во внутренний дворик. В этот ранний час в доме все замерло, не слышно было даже рабов, и Лентулий понял, что его жена все еще занимается своим утренним туалетом, маленькая дочка ушла в школу, а сын еще спит. Лентулий праздно размышлял над заботами дня, испытывая легкое облегчение.

Ежегодный праздник в честь братства Арвалов торжественно отмечался три дня и уже закончился. Лентулию была оказана честь быть избранным одним из знаменитых Двенадцати, которых более семисот пятидесяти лет назад возглавлял сам Ромул. Было что-то мистическое в ритуалах, настолько старых, что никто уже не понимал половины слов. Жертвоприношения братства состоялись уже в железном веке. Маленькие глиняные сосуды, стоящие на алтаре, были грубыми, бесформенными, древними. Даже богиня, в честь которой звучали непонятные молитвы и исполнялся ритуальный танец, была существом, чьи черты, если они когда-нибудь имелись, оказались полустертыми в далеком прошлом. Каждый понимал, что ей в жертву приносят овец, а она благословляет урожай кукурузы. Но никто не знал, исходит ли благословение от самой богини или является волшебной частью ритуала. Лично Лентулий считал, что трехдневный праздник, хотя и впечатляющий, был чрезвычайно скучен.