— Вот это прыть… — ахает стоявшая рядом Аринка, — она пришла к нам только в начале этого полугодия… Наш пострел везде поспел!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— А что другие говорят по этому поводу? — смущенно спрашиваю. Мне должно быть все-равно, но это не так.

— Наши Маркофанатки терпеть её не могут. Таня и Ксюша вообще с ней не здороваются, игнорируют, но сомневаюсь, что она замечает, — делится информацией подруга, — А ты-то как?

— Да как? Неприятно…

Неприятно — слишком просто сказано. Мне отвратительно. Перед глазами мелькают картинки Марка на моей кухне и меня, привязанную к ножке стола… Только лицо её.

Я снова и снова пытаюсь убедить себя в правильности своего поступка, вернуть себе благоразумие, но получается из рук вон плохо, потому что на самом деле я мечтаю о нем, а он в мою сторону и не смотрит.

«Всё правильно» — убеждаю себя приказным тоном. Только сердце всё так же замирает от моего имени на его губах и от сосредоточенного на мне взгляда. Знаю, что зря ищу там что-то. Он холодный. И взгляд, и его хозяин. Он не сосредотачивается на мне дольше положенного, и не позволяет мне больше тонуть. Пчёлы уснули или умерли, а я борюсь с собой, метаюсь между воющей душой, требующей Марка, и умом, аплодирующим моему поступку.

Больше всего боюсь ночи. Ночь — время фантазии и час, когда никто не мешает, ничто не отвлекает. Там, в своём воображении я могу позволить себе всё в его отношении. Поэтому сейчас я давлю любые желания и вклиниваюсь в разговор об Аринкиных планах на выходные, запихивая свои мечты подальше до наступления темноты. Да, я вампир. Прячусь в чертогах своего разума от этой чертовой реальности. И никто меня за это не осудит, потому что никто не знает. Даже Арина.

Мы идем по коридору и останавливаемся у расписания, чтобы свериться нет ли переносов на завтра.

— В общем, на этих выходных братец едет на семинар, поэтому шашлыки пришлось перенести. Негодяй. А вот на следующей неделе всё железобетонно, потому что я дам ему по лбу, если он во второй раз подряд лишит меня мяса! — смеется подруга и я не могу смотреть на нее без улыбки.

Она всегда так радостно говорит о своей семье. Неважно, злится ли на родителей за мелкие недопонимания, ругается ли на брата, Арина всё равно обожает их и глаза её излучают счастье. Она гордится своей семьей, она счастлива, и я по-доброму завидую ей.

— О, на его месте я не рискнула бы мешать тебе вонзить свои зубки в шашлык!

— То-то же! Уже уходите, Марк Валентинович? — кричит куда-то за спину, и я резко оборачиваюсь.

— Да, и вам советую не тратить время зря. Чем быстрее начнете учить, тем лучше напишите. Удачи, девочки.

И всё. Равнодушный мазок взглядом по мне и больше ничего.

«Ты сама хотела этого» — звучит на повторе в моей голове. Только легче не становится.

— Надо же, не всегда работает самовнушение, а с Ильей получалось…

— Это потому, что ты другого не знала, а твое другое — это Марк. — говорит Арина и я подтверждаю её слова кивком.

Моё другое — это Марк.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Вечер начинается стандартно: уроки, ужин, а вместо сериала сорокаминутный разговор с мамой по скайпу. Она готовится к приему в честь отцовского дня рождения больше месяца, и день за днем дает мне одни и те же наставления, наталкивающие на мысль, что ситуация дома обострилась. Меню, фуршет, торт, украшение зала, музыка, наряды, прическа — всё должно быть идеально.

— Может, после банкета приедешь ко мне погостить? — закидываю удочку.

— Да что ты, дочка, на кого же я дом оставлю и… и папу, —произносит, пряча глаза.

— Мам, опять?

— А разве что-то заканчивалось, Таисия? — вскидывает голову мать. Эта фраза — минутная слабость. Как бы я ни пыталась наладить с ней контакт, дальше таких вот диалогов у нас не идет. Она словно боится привязаться ко мне, чтобы потом не было так жалко отпустить. Говорит об Илье, о моих чувствах к нему, но это всё — нужные реплики. Душевности между нами нет. — Все в порядке, Тая. У нас все хорошо, —делает безуспешную попытку улыбнуться и возвращается к теме интерьера ресторана, а я погружаюсь в раздумья.

Всю жизнь она живет так, всю жизнь его боится, но временами обстановка в доме накаляется. Отец взрывается не только по принятому им уставу, появляются новые важные правила, которые, по его мнению, должны быть исполнены и без его указки.

Когда-то мать не предвидела, что он не захочет есть рыбу в четверг, который в нашей семье исключительно рыбный и ничего не приготовила на выбор. Рыба полетела в мусорное ведро, отец ушел из дома ничего не сказав. Мать весь вечер белее мела ходила и ближе к одиннадцати после того, как хлопнула входная дверь, я услышала первый вскрик.

Мне было пять или семь, и я влетела в родительскую спальню, не понимая, что происходит. Застала маму, лежащую на полу, а отец возвышался над ней.

За то, что вошла без стука я всю ночь проревела в своей комнате, стоя сначала на гречке, а потом просто на коленях в углу, и никак не могла понять, почему мама не идет. Утром меня ждал еще один выговор — запрет на любые развлечения: ни прогулок, ни игрушек, ни сладостей, лишь четыре стены моей комнаты. Я должна была сидеть в своем пространстве и думать над нарушением чужого.

Через десять лет мама обнаружит ту же картину у отца в кабинете, только вместо нее там буду я со сломанной ключицей. До сих пор не могу понять, неужели комфортный дом стоит стольких лет мучений? Неужели ей тогда было мало увиденного маленькой дочерью? Почему она не ушла?