– Да.

– То есть четверых детишек вам мало? Можешь ответить слегка развёрнуто.

– Нет, не мало. Но мы с Леськой говорили об этом, говорили… И съездили навестить. Она такая хорошенькая, здоровенькая, красивенькая. Так жалко видеть её в тех казённых тряпках, а у нас столько всего детского, и вообще, мы хотели позвать тебя крёстным отцом – ты ж её спас! Северный, от креста не отказываются! Мы решили, короче. И подали документы. И подмазали, чтобы быстрее и нам не отказали. Дату крестин можешь сам назначить.

– Не так развёрнуто! – Всеволод Алексеевич нахмурился. – Слушай, а как твою Георгину в церкви-то крестили, а? Неужто в святцах Георгина есть?..

– Катериной крестили.

– Отлично! Подрастёт – паспорт сменит. Ещё, в общем-то, совсем даже неплохо, что вы такое решили. Вы очень хорошие люди. Только вы – сумасшедшие. Сколько заплатил в дурдоме, чтобы о нормальности справку справить?

– Нисколько! – растянулся в улыбке Соколов. – В дурдоме справку так дали, за три копейки и бутылку коньяка. Ещё и от бутылки отказывались долго. Форменный дурдом! Мы только комиссии по усыновлению отвалили… Тайна сумм, ага!

– Да, это хорошо, что вы решили её удочерить. Бог с вами. Лишнее подтверждение тезиса о том, что каждый по-своему борется за справедливость и этот самый, как ты его правильно охарактеризовал в присущей тебе манере, гуманизм. И я хочу сделать своей крестнице, точнее – тебе, обалдуй, – но в честь неё, царский подарок. Сколько там тебе архитектор засветил в смете на дом твоей мечты с бронированной дверью в твои личные покои?

– Это ты о чём сейчас, не понял?

– Ты мне сам справедливо, прости, заметил, что дело мы с тобой вели вдвоём…

– Ты правда считаешь, что я тебе помог?

– Истинная правда! – соврал Северный, не моргнув глазом.

Сеня горделиво подбоченился, но тут же выпалил:

– Нет, неправда! Всегда и всё делаешь ты. Я только создаю тебе проблемы и под ногами верчусь.

– Семён Петрович, самоуничижение – худшая форма гордыни. А я в любом случае собирался отвалить тебе некую сумму в фонд твоей стройки. Так что давай, не заставляй меня долго тебя уговаривать, я устал. Озвучивай смету.

Сеня написал на салфетке цифры, показал Северному, а салфетку тут же мелко порвал, скомкал и выбросил в пепельницу.

– Вот до чего бизнес нормального человека доводит. Сумм вслух просто физически не может произнести. Зато с других требует, как здрасьте! – рассмеялся Северный. – Ну что ж, дарю своей крестнице… – он тоже взял салфетку, написал, позаимствовав у Соколова ручку, и показал. – Половина. Честно?

– Ух ты! – присвистнул Соколов. – Более чем!

– Но при одном условии.

– Чего ты только пожелаешь! – горячо воскликнул Семён Петрович.

– Ты такими предложениями не разбрасывайся! Вдруг я пожелаю не видеть и не слышать тебя хотя бы годик-другой? – прищурился Северный.

– Да хорош шутить! Говори своё условие.

– Вы как дочурку-то новоприобретённую собираетесь назвать?

– Пенелаей! – выпалил Соколов и мечтательно закатил глаза. – Леська придумала. Красиво!

– Ну что ж… Пенелая – отличное имя, – одобрительно протянул Северный. И тут же гаркнул: – Для лошади, идиот! Для кобылы! Но не для девочки. Так вот тебе моё условие: деньги ты получишь сразу по предъявлении мне свидетельства, где твоя дочь будет прописана как… Да хотя бы как Анна Семёновна Соколова. Анна, понял?

– Почему Анна? – недовольно спросил Соколов.

– Потому что хорошее имя. На все страны и времена. Да и к тому же я забыл позвонить одной хорошенькой маленькой девочке, не побоявшейся мне написать прекрасную записку. Анна Сергеевна Толоконникова, помнишь? Девчушка из лагеря, Дария ровесница. Она была сто раз права – взрослые всё забывают. Я сейчас вспомнил её – красивая девочка, красивое имя. К тому же Аня Толоконникова – умная девочка. Завтра же ей позвоню. Сегодня уже неудобно – поздно. А она просила поздно не звонить.

– А если Пенелаей назову – не дашь денег?

– Не дам, – более чем серьёзно ответил Северный.

– Ладно, я обсужу с Леськой. Думаю, препятствий не будет и мы придём к консенсусу.

– Ну, ещё бы! Твоя жена, слава богу, разумная, успешная бизнесвумен, такое условие примет. Хотя я отдаю себе отчёт, как это будет для неё непросто.

– Издеваешься, да? – насупился Сеня.

– Нисколько!

– Кстати, об Ане Румянцевой… – Соколов нахмурился.

– Печально. Но неудивительно.

– Твой диагноз в роддоме подтвердили, хотя и очень удивлялись.

– Ещё бы. HELLP-синдром редко встречается во время первой беременности и у женщин моложе четверти века. Впрочем, возможно, она нюхала кокаин, употребляла овощи и фрукты, обработанные пестицидами, или курила таким же способом обработанную марихуану. Или лопала ложками пищевые добавки. Есть немало способов спровоцировать печёночную недостаточность как таковую. Не говоря уже о недостаточном эритропоэзе и тромбоцитопении. Да плюс беременность в столь юном возрасте.

– Её мать в шоке.

– Вот это странно действительно.

– Северный, в тебе есть хоть капля человеческого сочувствия?! – возмутился Семён Петрович. – Ты же этой девочке первую помощь оказал, и вообще… Она же – всего лишь глупая маленькая девчонка, подросток! Как ты можешь шутить?!

– Это не шутка, а сарказм. И направлен он на тебя, болтуна. А по делу – что я могу, друг мой? Я ничего не могу, – Северный вздохнул.

– Её мама не знала, что дочь беременная.

– Я могу привести тебе сюда человек двадцать акушеров-гинекологов, которые расскажут по двадцать на каждого таких историй.

– Ты должен помочь её матери.

– Во-первых, я терпеть не могу таких вот повелительных наклонений, ты в курсе. Всеволод Алексеевич Северный ещё лет пятнадцать назад отработал последний кредит – и заодно гештальт по этому поводу. И с тех пор он исключительно и только посол доброй воли. Во-вторых, чем я могу ей помочь? Она хочет подать в суд на родильный дом? Тут я ей не помощник. Она хочет независимой экспертизы? Если патологоанатомический диагноз совпадает с диагнозом в истории родов – какого чёрта я буду туда соваться? И на каком основании? Её уже вскрывали?

– Таких деталей я не знаю. Я знаю, что сперва умер новорождённый. Саму Румянцеву после оперативного родоразрешения перевели в реанимацию. Ей стало лучше. А потом она умерла.

– Всё это очень печально. Трагедия, не спорю. Но я всё-таки не совсем понимаю, чем я могу помочь матери Ани Румянцевой. Надо было, прости за цинизм, больше жизнью дочери интересоваться. В спаленку перед сном посидеть-поболтать прийти. Глядишь, и заметила бы раньше… В смысле когда ещё не совсем поздно было. Я бессилен. Я не собираюсь держать незнакомую мне женщину за руку и идти за гробом совершенно чужой мне девочки. Мало ли кому я помогал? Увидал бы бомжа в судорогах – и ему бы противосудорожного уколоть не пожадничал, поверь.