В пять утра от Алёны ничего не было. Ничего не было там от Алёны и после пробежки. И после душа – ничего… Жаль. Да и ладно! Проспится – отпишется. А сейчас – дела. Хоть когда-нибудь наступят у него, Всеволода Алексеевича Северного, безмятежные выходные, как у нормального обывателя, коим он, в конце-то концов, и является на самом деле!

Субботним утром судмедэксперт отбыл в Лондон. Воскресным вечером – вернулся обратно.

Всё не так уж плохо у нормального обывателя, пока он может позволить себе субботним утром отбыть в столицу Великобритании, а воскресным вечером прибыть обратно в столицу своей необъятно малой родины. Пусть даже и по делам. Вот и нечего бога гневить. А он, Северный Всеволод Алексеевич, и не гневит. Наоборот – благодарит. Во-первых, встреча с Корсаковым прошла вполне успешно. Даже более успешно, чем он ожидал. О, речь не шла о возмездии! И уж тем более о справедливости. Даже если Справедливость – это имя собственное прекрасной дамы. Увольте! Да и на идейного мстителя если кто и похож – то вряд ли полувековой судмедэксперт-сибарит. Во-вторых – Алёна Дмитриевна отписалась в субботу же утром:

Я не переспала со старым (нестарым) евреем. Доволен?

Северный был честен. И краток:

Да.

Возмущённый ответ последовал незамедлительно:

Да? Да?!! И это всё, что ты мне можешь ответить? Мне что, надо было написать: Я, к сожалению, не переспала со старым (нестарым) евреем?!

И для чего же тогда люди (не зря!) изобрели письменность? Чтобы я сейчас прочитала твоё совершенно лишённое эмоций и проч. безликое «Да»?

Северный, иди в жопу!

Во Фриско прекрасная погода.

Всеволод Алексеевич усмехнулся. Стюардесса попросила застегнуть ремни. В окошке мобильного появилось уведомление о новом письме:

Северный, я знаю, что ты сегодня вылетаешь в Лондон. Желаю тебе удачи.

Сегодня мы с моей подругой и старым (нестарым) евреем идём в закрытый для плебса (вы) гребной клуб. Три дворняги совкового происхождения посреди оплота «old money» – каково, а?

Ты уже отправился в сторону указанного тебе направления?

И он снова не отказал себе в удовольствии ответить ей:

Да.

Или это она, засранка, так фразы строит, чтобы он мог ответить «Да»? Кто с кем играет? Он – точно не играет. Да и она, похоже, не играет. Просто забавляется. Забава – хорошее слово.

Самолёт выруливал на взлётную полосу – и всех попросили выключить мобильные телефоны и не пользоваться компьютерами и прочими айподами, айфонами и даже допотопными лэптопами. В общем, все в курсе.

До самого до воскресного вечера от Алёны не было ничего. Но Всеволоду Алексеевичу было не до того. Хотя и бытует мнение, что мыслеформы объекта влюблённости и страсти не дают ни минуты покоя и «душа рвётся на части», и всякое такое прочее, но в данном конкретном случае всё обстояло несколько иначе. Потому что Северный был достаточно пожившим мужчиной, прекрасно умевшим управляться со своими эмоциями даже в условиях относительного безделья. А уж когда дело занимало его целиком и полностью – то и вообще нечего говорить. К тому же Северный Алёну Дмитриевну любил. А о том, кого любишь, можно некоторое время и не думать – пущай погуляет по зелёной травке. Тем более что травка – далеко не в зауральской глуши.

Поздним вечером воскресенья от неё тоже ничего не было. И хотя у Всеволода Алексеевича имелся номер её «американского» телефона, но немного якобы отстранённости ей не повредит. Как не повредит слишком забаловавшемуся терьеру шлепок изжёванной тапкой по юркой жопе. А то и по наглой морде.

Поездка была сложная. Она вымотала Северного, и больше всего на свете ему хотелось полежать в ванне – в кои-то веки! Он не очень любил релаксационные вымачивания в лохани, наполненной тёпленькой водичкой, предпочитая им жёсткий контрастный душ. Но вот сегодня, именно сегодня, ему хотелось лежать в тёпленькой водичке, потягивая виски и пуская дым в потолок. Не думать, не читать, а просто лежать. Он даже возжёг несколько толстых свечей, давным-давно покоящихся у него про запас. Мелькнула мысль, что надо бы избавиться от всяких «случайных свечей» и прочего такого, хотя ничего особенного у него и не хранилось. «Ненароком» забытые помады и пудры он или тут же отдавал проходившим по его личной жизни «фигуранткам», или моментально выбрасывал после окончательного исчезновения дам из поля его зрения. Алёна Дмитриевна может рассердиться, паче чаяния обнаружив у Северного «нечаянно» завалившиеся в труднодоступное для недобросовестного уборщика место тени для век или записку вроде: «Люблю, целую, твоя Настенька!» Бабы страшно зловредные создания. Он не Соловецкую в данном случае имеет в виду. Хотя и её тоже. Особенно учитывая её характер.

Всеволод Алексеевич обнаружил, что уже около получаса сидит на бортике ванны со стаканом в руке – и не пьёт, и даже не курит. А просто сидит – и думает об Алёне. Что ты там поделываешь, Алёнушка, в «той Сан-Франциске» или тех предместьях прямо сейчас? Сколько-сколько там у тебя времени? Одиннадцать минус, да. Никаких больше глобусов. Если у меня сейчас 23.00 по московскому, то у тебя – ровно полдень по сан-францисскому. Но – никаких звонков и писем! Приятная тёплая ванна.

Усмехнувшись, он оглядел интерьер – вполне в духе навсегда закрытого в Лондоне «дела Корсакова», все соучастники которого невиновны. Не путать с «не виноваты». А и хорошо! Тёплая ванна и толстые свечи – сами по себе, а глупые девки и их жизни – сами по себе. Где-то очень-очень далеко. В параллельных ему, Северному Всеволоду Алексеевичу, реальностях.

Телефоны разрывались. Но он давно уже не обращал на них никакого внимания. Звонки, sms. Почта была полна – не было там только одного-единственного желанного адресата. Преобладали в своём неизбывном стремлении достучаться до Северного, разумеется, маменька и – с небольшим отрывом от лидера – друг Сеня.

Всеволод Алексеевич отключил мобильный, а с дозванивающимися на городской номер пусть разговаривает автоответчик.

«Здравствуйте, лаять после сигнала воспрещается…»

Рита Бензопила неустанно сообщала сыну, что он мудак. А Сеня голосом заботливого дядюшки беспокоился: «Сева, ты прилетел? Сева, у тебя всё в порядке? Сева, как только будешь дома – сразу же позвони!»

«Позвонить бы тебе часа в четыре утра!» – подумал Северный и, нанежившись в ванне, заснул крепким здоровым сном. Тело требовало. Да и мозгу надо было дать расслабиться. Очень напряжённая была поездка. Но она того стоила.

Снились Северному эвкалипты, секвойи, чайки размером с добрую курицу и шеф-повар ресторана «Пожарские котлеты», водивший по Монтерею старого-нестарого еврея. Старый-нестарый еврей называл Джона «Кисой» и всё время говорил-говорил-говорил, постоянно вклинивая в свои тирады короткое «Да!», заменявшее ему не только утверждение, но и отрицание. А также – отрицание отрицания. Шеф-повар Джон Стейнбек, как ему и положено, был наряжен в фартук и колпак, а старый-нестарый еврей облачён в строительный комбез, на руке у него сияли котлы за пятнадцать тысяч долларов, а в руке – короткая дюралевая трубка. Старый-нестарый еврей объяснял Джону Стейнбеку, как именно вклинить эту трубку во что-то протекающее, а Джон Стейнбек восторженно размахивал лобстером, преданно заглядывал старому-нестарому еврею в глаза и говорил: «The people, places, and events in this kitchen are, of course, fictions and fabrications»[13].