заставляли меня быть хорошеньким и правильным, а сами были жуткими козлами и уродами, поступающими куда хуже меня.

Мне не было дело до моего выигрыша, я вообще с трудом вспомнил, что стал миллионером. Пустая квартира так явно напоминала о недавнем происшествии, что меня разъедало кислотой изнутри. Я умирал от боли, а деньги — что деньги? Разве их можно положить на мою кровоточащую рану как свежесорванный подорожник? Нет!

Я вечно чувствовал себя ничтожеством, а раз я полный ноль, то мог ли я позволить себе хоть что-то кроме пребывания в бесконечной агонии? Я ненавидел себя и чувствовал говном на палочке. Я был таким же, как и мой отец — ссыкуном. Лучше бы я, как и он, разбился на самолете и не терзал себя этой дрянной жизнью, которая напоминала наждачку. Деньги в кармане куртке — жалкие бумажки. Юрий Борисович был прав — что бы я на них ни купил, они не сделали бы меня счастливым. Я лег на кровать и закрыл глаза. Мне захотелось уснуть и больше не просыпаться, чтобы оказаться на острове и больше никогда не засыпать там.

***

Шел свирепый ливень. Он бил землю острыми каплями, вороша плотный грунт. Я вытянул руку из открытого окна и ощутил жалящие касания дождя, словно руку ударили сотнями плетей. Несмотря на дневное время, на улице стояли сумерки. Небо наглухо затянули тучи. Мой дом опустел, в него не заглядывало даже солнце, и от этого становилось еще тоскливей.

Статуэтки, украшения и предметы быта стояли в пыли, я позабыл про них и не прикасался к ним чертову тучу лет. Интересно, как давно я делал уборку? И убирался ли я когда-то дома? Мне было сложно вспомнить. В углах тонкими нитками висела паутина. Все вокруг говорило том, что помещение заброшено. Это было странно — еще вчера тут бедокурила Старуха. Была Катя, которая на червивом торте все-таки смогла оставить послание. Сегодня же особняк был ветхим и никому не нужным. Вселенское одиночество скальпелем разорвало мое тело, рисуя кровавые линии тоски. Складывалось ощущение, что на всем острове кроме меня никого нет и никогда не было. Я не понимал, где искать хоть малейший намек на утешение моей боли, не говоря о чем-то большем. Мотоцикл мок у беседки с крышей из пальмовых ветвей, не вызывая былого восторга. Печаль схватила меня за грудки и трясла, выбивая остатки радости. Нигде мне не было покоя. Ни в туманной Москве, ни тут, на райском острове.

Я ходил кругами по своей когда-то любимой комнате в надежде, что тучи рассеются и в дверь постучится Катя. Я мечтал, чтобы он обняла меня и закружилась в танце любви, как раньше. Я направлял слух на звуки, чтобы не пропустить ее возвращения. Но дышала зловещая тишина. Тишина ходила за руку с одиночеством. Она вечно смеялась надо мной, когда мне было плохо, как сейчас. Я устал мерить комнату шагами. Подойдя к зеркалу, я вцепился в свое отражение.

Сквозь брутальное лицо взрослого и уверенного мужчины проглядывали жалкие черты Антоши, того самого сопляка, не умеющего принимать простые жизненные решения, избегающего ответственности за благополучие и прожигающего свою жизнь, слушая мнение других людей. Этот бесхребетный болван изучал мой острый подбородок, волевую ямочку под нижней губой, густые брови и греческий нос. Я выглядел как Аполлон, и Антоша, спрятавшись за черными глазами в моем отражении, смотрел на меня, пытаясь понять — что ему делать дальше?

— Ах да, это не я, это ты не знаешь, что делать теперь! — воскликнул я. — Благодаря моей возлюбленной ты выиграл бешеные бабки и не знаешь, что теперь делать! Ты смешон. Антон, ты жирный и вонючий клоун! У тебя есть бабки, и ты не знаешь, что с ними делать? Иди к Кате, придурок. Даже не иди, беги! Это она дала тебе подсказку, и теперь ты должен пойти к ней и кинуть выигрыш к ее ногам. Так поступают настоящие мужчины! Истинные самцы добиваются высот, а потом приносят подношения к своей женщине! Вспомни "Дон Кихота”, ты же так любил его в детстве! Не теряй ни минуты, если сможешь привлечь ее в своем мире, она вернется и здесь. — Я ударил себя по лбу. — Точно! Ты потерял с ней связь, когда ушел с работы, ты не видел ее больше двух дней, поэтому она покинула остров. Антон, ты должен во что бы то ни стало возобновить с ней общение!

Произнося эти слова, я не видел, как шевелятся мои губы. Я говорил это Антону, который был внутри меня, и я был уверен, что он понимает то, о чем я толкую.

Сквозь мои глаза смотрел он, а я смотрел сквозь его. Два Антона встретились.

Из своей комнаты я твердым шагом вышел в коридор и надел черную косуху, уверенно поправив ее на плечах. Как только я застегнул молнию на куртке, прекратился дождь и вышло яркое солнце. Все произошло быстро, словно по взмаху руки невидимого дирижера. На улице я уселся на свой байк. Завел его. Гром работающего двигателя разжег мой нрав. Я ощутил себя викингом, легко орудующим огромной булавой. Мне ничего не было страшно. Мотор мотоцикла рычал и заставлял кипеть мою кровь. Я взбодрился. О, как я взбодрился. Отпустив ручку сцепления, поддал газа. "Триум” зарычал как лев и сорвался с места, охотясь на дикую косулю.

Мне больше нельзя было оставаться в этом доме и киснуть, как сопля на солнцепеке. Меня ждала дорога. Мне нужно было ехать к маяку, так мне говорила интуиция. Она дергала меня за живое, чтобы я обратил на нее внимания. Она и раньше поступала так, но я не доверял ее порывам. Теперь ничего, кроме интуиции, у меня и не оставалось. Все, кто имел влияние на меня, сгинули, оставив один на один со сложным миром внутренних переживаний, которые вспыхивали, подобно вулканам, и затухали, оставляя после себя пепел.

Все это время было так соблазнительно плыть по течению, не сопротивляться происходящему, убивая на корню свое свои порывы в угоду матери или бесчисленным директорам, которые в моей жизни менялись чаще, чем презервативы на на писюне жиголо. Мною всегда кто-то управлял, кто-то говорил, что надо делать и как правильно поступать. Но разве они знали сами? Нет! Они просто желали что-то представлять из себя; убеждая в своей правоте, уговаривали самих себя. Они уверяли себя, что выбрали верный путь — потому что ошибаться в своем пути никому не хотелось. В этой тотальной