В четырнадцать четырнадцать все без исключения сошлись на высоком плато в утесах, именуемом Точкой Запустения, с теплыми ковриками и фляжками горячего чая с белладоннским бренди – и приготовились увидеть то, чего, заверил их Доминик Фронтера, они не увидят целую десятилетку.

Если верить наручным часам Эда Галласелли, Кометный Вторник опоздал на две минуты, но карманные часы м-ра Иерихона сообщили, что он прибыл на сорок восемь секунд прежде срока. Безотносительно наземных хронометров комета прилетела, когда прилетела, и прилетела она со смутным грохотанием, потрясшим скалу под ногами зрителей; высоко в ионосфере иллюзорно колыхались авроральные частицы; ракетными выхлопами лились как из ведра метеоры; и паутины багровых ионных молний на доли секунды озаряли всю пустыню фантомным освещением.

Внезапно небосвод исполосовали синие лучи; они сошлись на все еще невидимой комете, как спицы на втулке. Сцене аккомпанировали вздохи коллективного изумления.

– Пучковое оружие, – закричал Доминик Фронтера громко, чтобы перекрыть небесные шумы. – Глядите все! – И, как если бы он сказал «абракадабра!», тут же распустился во все небо цветок света.

– Ух ты! – сказали все, моргая, чтобы исчезли пятнышки перед глазами. Безбрежное золотое сияние залило горизонт и стало потихоньку гаснуть. Ионные молнии судорожно крякнули и исчезли, догорели до пустоты последние метеоры. Шоу кончилось. Все зааплодировали. Сорока километрами выше комета 8462М разлетелась благодаря пучковому оружию РОТЭХа на куски льда размера и формы замороженного зеленого горошка, вспыхнула и испарилась в потоках агонизирующих частиц. Ласковый дождь из льдинок много дней и недель шел в ионосфере, тропосфере, тропопаузе и стратосфере, формируя облачный слой. Но это было после Кометного Вторника.

Когда над горизонтом вспыхнула последняя падающая звезда, Раджандра Дас задумчиво поджал губы и сказал:

– Очень, очень неплохо. Совсем неплохо. Я бы смотрел на такое каждый день – если б надо было.

Такова история Кометного Вторника.

История Кометного Вторника такова.

В месте, которое далеко от Дороги Запустения и все– таки так близко, как слова, напечатанные на двух сторонах листа, двести пятьдесят мегатонн грязного льда, похожего на антисанитарный шербет, вырвались из небесного туннеля на скорости пять километров в секунду и обрушились на Великую Пустыню. Теперь: если применить формулу Ньютона к кинетической энергии, получится, что в результате высвободилось 3,126х1016 Дж – достаточно, чтобы сигнал лампового беспровода дошел до конца вселенной, а еще это калорийность горы ромштекса размером с планету Посейдон; этого, разумеется, хватило, чтобы комета 8462М мгновенно испарилась, и пар вкупе с образовавшейся пылью поднялись в атмосферу на десятки километров, и огромная взрывная песчаная волна вздыбилась и похоронила Дорогу Запустения со всем ее грузом грез и смеха под пятнадцатью метрами песка. Конечно, на сопутствующее грибовидное облако глазели призраки Дороги Запустения, сосланные в города Меридиана и О; конечно, они видели и рыже-ржавые дожди, спорадически шедшие один год и один день после Кометного Вторника. Но это было много лет отсюда, и очень далеко назад, и это был лишь страшный сон.

Такова другая история Кометного Вторника.

Кто скажет, какая из них правда, а какая нет?

В дни дичайшего дряннейшего двоедушия Микал Марголис часто совершал долгие прогулки по Великой Пустыне, чтобы ветер выдул женщин из его головы. И ветер дует, как дул сто пятьдесят тысяч лет и будет дуть еще сто пятьдесят тысяч лет, но этого все равно недостаточно, чтобы выдуть чувство вины из сердца Микала Марголиса. У него три женщины: любимая, любовница и мать; как утверждают ученые астрономы Универсиума Льюкса, система из трех звезд динамически нестабильна – вот и Микал Марголис планетой-прохиндеем шлындает меж полей притяжения трех своих женщин. То алчет вечной любви Персеи Голодраниной, то жаждет похотливой пикантности отношений с Марьей Кинсаной, то, когда вина вгрызается в самый низ живота, ищет материнского прощения, а то желает лишь одного – насовсем сбежать из тройной гравитационной карусели в свободное странствие по космосу.

Его прогулки по пустыне и были побегом. Микалу Марголису недоставало смелости, чтобы насовсем сбежать от сил, его уничтожавших; пара часов одиночества среди красных дюн – максимум, на который он мог удалиться от звездных женщин своей жизни, однако в эти часы он был блаженно, радостно одинок и предавался просмотру фантазий в кино воображения: пустынные бандиты; суровые, неразговорчивые стрелки; храбрецы-авантюристы в поисках исчезнувших городов; высокие наездники; старатели-одиночки, набредшие на основную жилу. Микал Марголис часами таскался вверх и вниз по склонам, бывая всем тем, чем женщины не давали ему быть, и пытаясь ощутить, как ветер выдувает, а солнце по́том изгоняет из него чувство вины.

В тот день ветер не дул и солнце не светило. После ста пятидесяти тысяч лет непрекращавшихся свечения и дуновения солнце и ветер опустили руки. На Великую Пустыню налегла плотная облачная гряда в ширину небосвода, черная и сгущенная, как бесово молоко. Наследие кометы 8462М, слой конденсированного водяного пара, покрывшего почти все Северо-Западное Четвертьшарие, стал дождем и выпал осадками в Белладонне, и Меридиане, и Трансполярье, и Новом Мерионедде, и повсюду, за исключением Дороги Запустения, где как-то позабыл пойти. Микал Марголис, дюноход, знал об этом мало, а интересовался и того меньше: сфера его научных интересов – земля, а не небо, и в любом случае он думает о другом, ибо вот-вот совершит случайнейшее открытие.

Песок. Презренный песок. Красная крупа. Бесполезная, но Микал Марголис, чьи глаза пышут откровением, падает на колени, чтобы взять горсть песка и дать ей просыпаться сквозь пальцы. Поймав в кулак оставшиеся песчинки, он встает, и орет, и восторг его разносится во все концы Великой Пустыни.

– Конечно! Конечно! Конечно! – Он до отказа набивает песком сумку, в которой носит обед, и, возвращаясь на Дорогу Запустения, все время приплясывает.

Лимааль и Таасмин Мандельи, Джонни Сталин и маленькая Арни Тенебрия на седьмой день после ее второго дня рождения пошли на Точку Запустения мастерить бумажные глайдеры и пускать их по утесам, когда пришел Десница. Что это Десница – они тогда, в первый момент не поняли. Таасмин Манделья, взгляд острее некуда, думала, что смотрит на игру зноя наподобие потоков теплого воздуха, по спирали возносящих бумажные глайдеры к тяжелым серым тучам. Потом эту штуку заметили все – и изумились.

– Это человек, – сказал Лимааль Манделья, едва различавший его контуры.

– Это человек из света, – сказала Таасмин Манделья, заметив, что силуэт сияет ярче скрытого облаками солнца.

– Это ангел, – Джонни Сталин увидел пару красных крыльев, сложенных за спиной.

– Это кое-что сильно получше! – пискнула Арни Тенебрия. Тут все дети взглянули и увидели не то, что хотели увидеть, а то, что хотело быть увиденным: высокого худого человека в белом костюме со стоячим воротником; на белый костюм проецируются движущиеся картинки – птицы, звери, растения, странные геометрические узоры, – и крылья за спиной вовсе не крылья, а огромная алая гитара.