надо уезжать, а артисты разжалобят Никулина, и он их оставляет.

Цирк — это другая галактика, Самобытное сообщество со своими законами. Здесь все друг друга знают, и любое слово или поступок на следующий день становятся известны каждому. Расположение этих людей надо завоевать. И, кажется, за полтора года работы я сумела это сделать. До сих пор в цирковом мире у меня немало друзей.

Я очень страдала от того, что многое в этой сфере организовано неправильно. И мне казалось, что, если бы мне отдали в руки Союзгосцирк, я знала бы, как надо все переделать.

* * *

После цирка очень короткое время я проработала директором Международной ассамблеи АССИТЕЖ (ассоциация театров для детей и молодежи). Затем мне позвонил Анатолий Васильевич Эфрос и попросил зайти к нему по поводу работы. Я приехала. Он открыл дверь, и я увидела необыкновенные глаза — какие-то детские, совершенно прозрачные, святые… И вся трагедия с отъездом Юрия Любимова и приходом на Таганку Эфроса вдруг отошла на задний план. Одного взгляда на Анатолия Васильевича мне хватило, чтобы согласиться работать с ним. В тот момент я не осознавала всей сложности ситуации.

Я пришла на Таганку завлитом. Из меня такой же завлит, как и редактор журнала, но жена Эфроса, критик Наталья Крымова, считала, что моей задачей должно стать создание творческой, дружеской атмосферы, которая облегчила бы Эфросу работу.

Тогда в театре ставили спектакль «На дне». Это повергло меня в ужас. Горького я не очень люблю, смотреть, как его репетируют, — такая тоска. Но тут я сидела в зале, и было ощущение, что Эфрос первым прочел эту пьесу, что до него никто никогда ее не ставил. И актеры Любимова раскрылись иначе. Удивительно играли все: Ваня Бортник, Люба Селютина, Валера Золотухин.

Эфрос на репетициях — это отдельный спектакль. Наблюдая со стороны, я понимала, что он — не просто художественное явление, он явление изобразительное. Если бы сняли репетицию без звука — зрелище оказалось бы завораживающим. Хотя внешне Эфрос ничем не привлекал.

Двигался он кошачьей походкой. Помню, объяснял Ольге Яковлевой, что ей нужно делать на сцене. И Оля, как машина на буксире, следовала за ним, повторяя каждое его движение.

Однажды мы шли с Анатолием Васильевичем из театра, и он говорил мне о том, какая это демократичная труппа. Эфрос считал, что актеры Таганки — особые, «не театральные». «Ни в одном театре нельзя репетировать сразу с несколькими составами, — пояснял он, — а здесь — пожалуйста: будут играть по очереди…»

Я не ощущала противостояния актеров Эфросу, о котором все говорили. Даже не верила, что мелкие пакости режиссеру делают те, кто с ним работает. Думала, конфликт подогревался откуда-то извне. Эфрос же, как мне казалось, вообще не обращал на это внимания. Он был занят только репетициями и не отвлекался даже тогда, когда ему сообщали, что кто-то проколол шины его автомобиля.

Но, очевидно, все-таки сказывалась невероятная разница между двумя художниками — Любимовым и Эфросом. Хотя вроде бы Эфрос мог работать с актерами этого театра. Достаточно вспомнить прекрасный «Вишневый сад», поставленный им при Любимове. Кроме того, находясь рядом с Эфросом, невозможно было не попасть под луч его гениальности.

Но сложности, конечно, существовали. И я Эфросу не помогла, не стала его защитой. Да и не могла я справиться с этой задачей. Я человек самостоятельный, а хороший завлит должен не просто быть единомышленником главного режиссера, но и в какой-то степени раствориться в нем. Мне же всегда важно опекать человека — стать ему старшей сестрой, мамой, бабушкой. А с Анатолием Васильевичем так не получалось. Еще и профессионально я была не готова, что, естественно, не придавало мне уверенности. Поняв, в каком положении очутилась, я решила уйти.

Во мне остались нежная любовь к актерам Таганки и чувство вины перед Эфросом.

Хотелось бы верить, что виноватыми себя признают и те, кто своим бессмысленно жестким администрированием создал эту сложнейшую ситуацию. Столкнули двух великих режиссеров, две разные театральные системы, два противоположных подхода к актерам, да и к самой жизни: Любимова, остро ощущающего время, и Эфроса, живущего вне времени, озабоченного вечным. Актеров же обрекли на трудности, а подчас и — страдания.

* * *

Успела я недолго поработать и в управлении культуры Мосгорисполкома заведующей репертуарным отделом. Испытываю огромное удовлетворение от того, что именно при мне главным режиссером ТЮЗа была назначена Гета Яновская (хоть это и не моя заслуга).

Десять лет прошло с тех пор, как я рассталась с телевидением. Я многому научилась, но понимала, что жизнь уже доживаю: через год — пенсия.

Но тут началась перестройка, и я, которая десять лет не могла найти работу по душе, вдруг оказалась всем нужна. Звонит Михаил Левитин, главный режиссер театра «Эрмитаж», зовет к себе директором. Звонят другие. Моя мудрая сестра Зина удерживает меня от всех соблазнов.

Проходит революционный съезд ВТО, создается Союз театральных деятелей. Звонит Михаил Шатров и говорит, что новый секретариат решил: главным критерием в подборе кадров будет незапятнанность репутации. По этому критерию я подхожу, и мне предлагают создать Бюро пропаганды советского театра. Шатров спрашивает, сколько мне нужно времени на размышление. Отвечаю, что нисколько — я согласна. Счастлива невероятно: создать с нуля что-то новое — после стольких-то лет невостребованности!

Немедленно берусь за дело, разрабатываю структуру, хожу по инстанциям — выбиваю ставки, набираю людей, придумываю название — «Союзтеатр»…

И тут как-то захожу в СТД и в коридоре встречаю Михаила Александровича Ульянова, который всегда был для меня воплощением всего самого народного, самого мужского и правдивого. Когда Ульянов в меховом полушубке предстал передо мной, я потеряла дар речи. А он вдруг предлагает мне должность директора Дома актера.

ДОМ АКТЕРА

В Дом актера на улице Горького я впервые вошла в 4 года. С тех пор он, с одной стороны, был для меня доступным, а с другой — недосягаемым. Когда я приходила туда ребенком, я могла что-то разглядеть, лишь приподнявшись. И это детское ощущение долго жило во мне. Годы работы на телевидении немного возвысили меня. Иногда даже казалось, что сравняли с папой. Но только иногда.

После того как у папы случился первый инфаркт, Михаил Иванович Жаров высказал мысль пригласить меня в Дом актера заместителем директора, чтобы я могла помочь отцу в работе. И многие его поддержали. Но папе было неловко назначать меня на эту должность — я его понимаю. Потом несколько лет вопрос о моем