Дома в Немецкой слободе стояли открыто, у невеликих крылечек росли во множестве низкие кусты — видно, весной да летом они вовсю цвели. Крылечки те были малы, потому как большого крыльца с кровлей и крытой лестницей такому дому не надобно: жилые горницы поставлены не на подклетах, подниматься в них не приходится, и большие окошки до того низко — подходи да гляди, что в домишке деется.

Аленка вернулась от берега и покрутилась возле Монсова дома. Свет вроде наверху горел, слабенький, может — в лампадке перед образом, но было тихо, ни мужского голоса не слышалось, ни женского. Набралась она духу, толкнула дверь — и дверь оказалась открыта. Тогда Аленка, перекрестясь, вошла.

Страшно ей сделалось до жути — никогда ведь раньше в чужие дома воровски не забиралась. И где здесь что? Где сам мастер Монс спит? Где — дочка его треклятая? И ведь не одна у него дочка! Вот и разбери…

В нижнем жилье было тесно — света из единственного в сенях окошка хватало, чтобы разглядеть широкую витую лестницу в верхние покои и две притворенные двери.

И тут Аленка услышала, как бежит-торопится человек по улице, несется мелкими шажками. И влетел человек вслед за ней — она только и успела под лестницу шарахнуться. И оказалась это девка молодая, и задыхалась она от слез.

Девка, не споткнувшись впотьмах ни разу, взбежала по знакомой лестнице и там, наверху, хлопнула дверь.

Уж не Анна ли Монсова? Или Матрена?

То, что девка ворвалась в свой дом с гулянья зареванная, означало для Аленки скорое явление мамок и подружек. Ей и на ум бы не взбрело, что в девичью светлицу может войти мужчина. Уж на что не понравились ей немецкие девки, а такого непотребства она даже и про них помыслить не могла.

А суета галдящего бабья была Аленке вовсе ни к чему. Ей совершенно не хотелось, чтобы ее вынули сейчас из-под лестницы с отворотной травкой за пазухой. Она решила выскользнуть из Монсова дома, переждать и попытаться снова.

Но стоило ей шелохнуться — как одна из дверей нижнего жилья скрипнула.

Сперва Аленка решила, что это не дверь, а половица под ее ногой, замерла, а пока она стояла на одной ноге, скрип повторился.

На сей раз он был куда громче и протяжнее.

Кто-то из темноты шагнул в иную темноту. Ведя рукой по стене, этот человек прошел к окну — и Аленка на мгновение увидела очертания лица.

Это был мужчина с непокрытой головой, без накладных волос, довольно высокий, горбоносый и — бородатый! Борода была недлинная и как бы топором обрубленная, а более Аленка и не разглядела. Он оказался у двери, ведущей на улицу, приоткрыл ее ровно настолько, чтобы протиснуться, и исчез. Тут же Аленка услышала некие железные лязги и скрежеты — он что-то сделал с дверью.

Сообразив, что она, возможно, заперта в доме, девушка кинулась прочь — и не смогла выбраться наружу. Метнувшись к окну, она увидела того человека — он торопливо удалялся прочь.

Аленка чуть не ахнула вслух — на нем было долгополое русское платье.

Но нужно было поскорее уносить ноги из этого проклятого дома. Пусть даже выставив окно, — тут-то Аленка и порадовалась, что в немецких домах они прорублены до смешного низко. Она принялась ощупывать подоконник — и тут перед ней за стеклом обнаружился человек — тоже мужчина, тоже немалого роста, но на сей раз — в немецком коротком платье, топырящемся на боках, и в накладных волосах. Этот мужчина стоял напротив дома, на таком расстоянии, что Аленка видела его всего целиком — от шляпы, увенчанной чем-то лохматым, до башмаков с пряжками.

Он подобрал камушек, размахнулся (Аленка в ужасе съежилась за подоконником) и запустил вверх. Стукнув в оконный переплет, камушек упал наземь. Очевидно, этот человек вызывал наружу девку — может, Анну Монсову, а может, ее сестрицу.

Наверху шаги послышались — так что для Аленки не было иного пути, кроме как нырнуть обратно под лестницу.

Девка, на сей раз с подсвечником на одну свечу, спустилась, поставила подсвечник на подоконник, отперла дверь, впустила того мужчину, сказав ему нечто сердитое, и, когда он оказался в доме, вдруг бросилась к нему на шею.

— Анне!.. — весомо и укоризненно начал было он и прибавил еще какое-то лопотанье, но девка не дала ему продолжить.

Они стали целоваться…

Алена глазам и ушам не верила — ведь знал же весь Верх, что государь Петр Алексеич немку к себе приблизил! А она, немка? Что же для нее, государева милость — как драная вехотка?

Мужчина отстранил от себя Анну Монсову, принялся ей что-то втолковывать. Аленка не видела их лиц, но чувствовала — девка очень его словами недовольна. В конце концов немцу удалось настоять на своем — она вздохнула и покорилась. Она отстранилась от него, и толкнула дверь, и вышла первая, а он поспешил за ней следом.

Лязга и скрежета на сей раз не было.

Аленка поняла, что сможет беспрепятственно выбраться из дома.

Она поднялась по лестнице, вовсе не подумав, зачем бы той Анне оставлять на подоконнике горящую свечу, лестница уперлась в приоткрытую дверь, Аленка вошла и оказалась перед выбором — в узкий коридор выходили три двери, и поди знай, за которой — опочивальня треклятой немки!

Аленка заглянула в первую — и обнаружила спящее дитя.

Это был прехорошенький мальчик, по видимости — самый младший сынок Монсов.

И не было рядом ни мамки, ни няньки, ни захудалой сенной девки! Все женщины, сколько их было в Монсовом домишке, ухлыстали веселиться, оставив дитя в одиночестве. Это возмутило Аленку безмерно. Она и представить себе не могла, чтобы хоть одна из ее подружек-мастериц, не говоря уж о молодых боярынях, которых она видывала в Верху, оставила сыночка без всякого присмотра, не посадила с ним хоть какую глухую бабку.

Странные нравы были в слободе…

Вдруг снаружи раздался такой треск, будто невесть сколько домов рушилось. И комнатка осветилась как бы от вспыхнувшего непостижимым образом в небе пожара.

Дитя забормотало, но не проснулось.

Аленка вспомнила — государь вечно затевал огненные потехи, то у князь-кесаря Ромодановского, то у князя Голицына, то у своего слободского любимца, пожилого генерала Гордона, который, как жаловалась однажды Наталья Кирилловна, нарочно для привлечения государя выписал из Германии новые книги о том, как в небе пылающие картины и вензеля производить.

От фейерверка ей, впрочем, была и польза — она могла разглядеть всё обустройство комнаты, и выложенный в шахматную клетку плиточный пол, и такую невиданную в Верху вещь, как два поставленных друг на дружку деревянных сундука в крупной резьбе, и длинные занавеси по обе стороны высокого, в частом переплете, стеклянного окна.

Затем Аленка сунулась в другую дверь — там стояли две постели. Постояв, она дождалась новой вспышки — и обнаружила, что одна из постелей застлана пристойно, а на другой как будто кто валялся.

Кровати у этих немцев были так себе, низкие. Для Аленки приступочки перед ложем и возвышающиеся сугробом тюфяки, крытые перинами, были непременной принадлежностью небедного житья. Она усмехнулась про себя — неужели на этакой скудости та змея подколодная Анна государя принимает? Не сравнить же с Дунюшкиными пуховиками!