— Какая классификация?

— 140Б.

— Это что такое?

— Техник-офтальмолог.

— И что ты делаешь?

Она повернулась к нему.

— Я подгоняю линзы, — сказала она, — В детском отделении.

— Тебе нравится?

— Конечно, — она посмотрела на него с удивлением. — Почему ты задаешь мне столько вопросов? — спросила она. — И почему ты так меня рассматриваешь, будто впервые видишь номера?

— Я впервые вижу тебя, — сказал он. — И я хочу узнать тебя.

— Я такая же, как все остальные, — сказала она. — Во мне нет ничего необычного.

— У тебя острый подбородок.

Она отодвинулась, и было видно, что она смущена и даже оскорблена.

— Я не хотел тебя обидеть, — сказал он. — Просто хотел заметить, что в тебе есть что-то необычное, даже если это не существенно.

Она пристально посмотрела на него, затем отвела взгляд и покачала головой.

— Не понимаю тебя, — сказала она.

— Ты прости, — сказал он. — До прошлого вторника я был болен. Но мой наставник водил меня в Главный Медцентр, и там меня подналадили. Сейчас дело пошло на поправку. Ты не волнуйся.

— Вот это хорошо, — сказала она.

Через минуту повернулась к нему и радостно заулыбалась.

— Прощаю тебя, — сказала она.

— Спасибо, — сказал он, и ему вдруг стало грустно за нее.

Она опять посмотрела в сторону.

— Надеюсь, мы споем «Освобождение масс», — предположила она.

— Споем, споем, — заверил он девушку.

— Я люблю эту песню, — сказала она и, улыбаясь, стала мурлыкать мотивчик.

Он продолжал на нее искоса поглядывать, стараясь это делать незаметно, чтобы со стороны выглядело нормально. Мэри КК сказала правду: она ничем не отличалась от любого другого номера, если не считать такой мелочи, как острый подбородок и неправильного цвета ноготь на пальце ноги. Она была в точности такая же, как любая Мэри, или Анна, или Пиис, или Айни, которые были его подружками: покорная и добрая, услужливая и трудолюбивая. И все-таки ему было за нее грустно. Почему? А интересно, вызвали ли бы у него это чувство все другие девушки, если бы он их так же внимательно, рассмотрел и выслушал, как он смотрит на Мэри КК и слушает ее?

Он поглядел на номеров, сидящих от него по другую сторону, рядом с ним, ниже его и выше его. Все они были, как Мэри КК, все улыбались и готовы были петь свои любимые рождественские песни. И все они одинаково нагоняли тоску, вызывали в нем грусть — любой и каждый в амфитеатре, сотни, тысячи, десятки тысяч. Скопища их лиц напоминали смуглые бусины, нанизанные на рядами уложенные струны.

Прожектора вырвали из темноты золотой крест и красный серп в центре чаши. Грянули четыре знакомые фанфарные ноты, и каждый запел:

Братство могучее, единая Семья,

Сплоченные и дружные, без всяких лишних «Я».

Братству нерушимому мы жизни отдаем,

И Братство дарит жизни нам, которыми живем.

Нет, не были они могучим Братством, подумалось ему. А были они убогой общиной, тоскливой и достойной жалости, одурманенные медикаментами и обезличенные браслетами. Это Уни был могуч.

Братство могучее, славное племя,

Мы побеждаем пространство и время.

Он машинально подпевал, думая, что права была Маттиола: ослабленная доза влекла за собой новое для него ощущение несчастливости.

В одиннадцать часов вечера в воскресенье он встретился со Снежинкой в проходе между двумя зданиями на Нижней Площади Христа. Он обнимал и целовал ее с благодарностью, за ее сексуальность и юмор, бледную кожу и горький привкус табака — за все, что было ею и более никем.

— Слава Христу и Вэню, я рад тебя видеть, — сказал он.

Она сильно прижала его к себе и счастливо улыбнулась.

— Не сладко все время быть среди «нормальных»?

— Еще как! — сказал он. — Сегодня утром мне хотелось пробить не по мячу, а по команде моих футболистов.

Она рассмеялась.

Он испытывал депрессию после того вечера и концерта; теперь же он почувствовал себя свободным и счастливым и даже ростом выше.

— Я-таки нашел себе девушку, — сказал он, — и — ты не поверишь — у меня не было с ней никаких проблем.

— Гнусь!

— Конечно, не так долго и не так здорово, как было с тобой, но ведь не прошло и суток!

— Я могу обойтись и без подробностей.

Он усмехнулся, крепко обнял ее ниже пояса.

— Мне кажется, я способен проделать это и сегодня, — сказал он, поглаживая ее большими пальцами.

— Твое «Я» растет прямо на глазах.

— Все во мне растет!

— Пойдем, братец, — сказала она, убирая его руки и складывая ладонями вместе. — Будет лучше отвести тебя в помещение, пока ты не запел.

Они вышли на площадь и стали пересекать ее по диагонали. Безжизненно свисали флаги и украшения, развешанные на Рождество Марксово и смутно маячившие в отсветах дальних фонарей в проулках.

— Но куда же мы идем? — спросил он, полный счастья. — Где та тайная явка, где встречается хворое отребье молодого здорового поколения?

— В Пред-У, — сказала она.

— В музее?

— В нем самом. Ты сможешь придумать лучшее место для группы морочащих Уни аномалов? Ведь мы с тобой именно к ним и принадлежим. Полегче, — сказала она, придерживая его за руку, — не маршируй так энергично.

На площадь из проулка, куда они направлялись, вышел номер. Он нес то ли чемоданчик, то ли телекомп в футляре.

Чип умерил шаг и шел нормально рядом со Снежинкой. Номер — он нес телекомп, — поравнявшись с ними, улыбнулся и кивнул. Они улыбнулись и кивнули в ответ.

Чип со Снежинкой спустились по ступенькам, и площадь осталась позади.

— А кроме того, — продолжала прерванный разговор Снежинка, — там от восьми и до восьми пусто, и там бесконечное множество курительных трубок и забавных одежд, и потрясающих кроватей.

— Вы берете эти вещи?

— Мы не трогаем кроватей, — сказала она. — Но время от времени ими пользуемся. Торжественное собрание в конференц-зале было лишь в твою честь.

— Что еще вы делаете?

— Ну, сидим в кружке и понемножку жалуемся на жизнь. Этим по большей части занимаются Маттиола и Леопард. С меня хватает курения и секса. Король иногда забавно пародирует некоторые ТВ-передачи — подожди, еще увидишь, как ты теперь сможешь хохотать.

— Кроватями вы пользуетесь на групповой основе?

— Только попарно, дорогой. Мы не настолько Пред-У.