Так музыкант называл мальчика — Женька напоминал ему маленький кораблик, летящий под всеми парусами по огромному морю. И не было у Алексея Игоревича уверенности в том, что Бриг не свернет в тесную бухту или не сгинет в волнах.

— Сдал меня баян с потрохами! — рассмеялся мальчишка.

— Можно и так сказать. Надеюсь, мы не будем ему за это темную устраивать?

— Нет! — Бриге вдруг очень понравилась мысль, что баян живой; он будто и сам давно знал об этом, да забыл.

— А сахар-то у нас кончился, молодой человек, — озадаченно проговорил Алексей Игоревич. — Сбегаешь?

Брига кивнул головой. Хватанул рубль, довольный возможностью хоть чем-то отблагодарить… и замер.

— А…а… не боитесь?

— Чего? — у преподавателя дрогнула в руках вазочка с печеньем.

— Что я с вашим рублем удеру?

«Шутит, что ли?»

Но Бриг смотрел настороженно.

«Что происходит в этой душе, чистой душе, что он сам себе и всему миру доверять боится? Железный молох, перемалывающий души, — вот что такое твой детдом», — подумал Алексей Игоревич, захотелось приподнять упрямую голову мальчишки и заглянуть, что там на самом донышке глаз.

— Я понял. Да. То есть нет. Видишь ли, во-первых, у меня не было причин тебе не доверять, а во-вторых, рубль не такие великие деньги, чтобы ты рисковал из-за них потерять мое уважение. Так?

Брига посмотрел на музыканта снизу вверх, в упор:

— Зря я спросил?

— Нет, отчего же. Иногда лучше спросить прямо, чем сомневаться. Давай, друг, поторапливайся. Не мне же, старику, мчаться.

Женьке захотелось кинуться к Алексею Игоревичу, обнять его, но он сдержался и рванул в коридор. Летел вниз по лестнице, сжимая в кармане желтоватую бумажку с носатой единицей, и было ему стыдно и хорошо. «Хотя почему стыдно? Сказано же: лучше спросить. Просто-то все как!»

Улица дохнула морозно. По аллее до гастронома было всего ничего, легконогому две минуты бега. Женька несся, обгоняя спешащих прохожих, и успевал подбегать к густым шарам заснеженных кустов, дергать шероховатые ветки и отскакивать из-под снежного душа. В душе светило солнце, над головой распахнулось зимнее небо; рубль в кармане грел пальто, как пуховый шарф.

У входа в гастроном Женька остановился, поправил одежду. «Чего так расскакался? Не десять лет уже!» — но солидности хватило на три шага, от двери к прилавку.

— Мне килограмм сахара, — улыбнулся он, переводя дыхание.

Тетка за прилавком, рослая, необъятная, в высоком колпаке с сероватым кружевом, зевнула:

— Рафина-а-ад-песо-о-о-к?..

Именно так «рафинадпесок». Нос у нее был мясистый, и сама она была мрачнее тучи. Женька улыбнулся от души, на весь свет, промороженный, выстуженный ноябрем.

— Песок, но рафинадный.

Тетка сморщилась, как клюквенного киселя столовского хватанула.

— Ой, не пудри мозги, чего тебе?

— Песок сахáрный. Из Сахары песок.

И тут же представил, как лежит он горами, желтый-желтый песок, привезенный из далекой пустыни, где вечная жара и только верблюды ходят туда-сюда — и внезапно подмигнул тетке, сам от себя не ожидая. Та растянула губы, сведенные в куриную гузку.

— Сахáрный так сахáрный. Девяносто копеек с тебя, шутничок. Ох, вырастет — держитесь, девки!

И вдруг потянулась к Женьке, к самому его уху, разлив тяжелую грудь по прилавку:

— А краснеть-то отвыкай, симпатишный, не любят девки стыдливых. Отвыкнешь?

— Постараюсь, — хмыкнул Брига; но где-то внизу живота сладко екнуло от сомнительного комплимента.

— Ишь, постарается он!

Тетка насыпала сахар, откидывая влажные комки, и все улыбалась. За Женькой встала очередь: старичок в сером пальтишке, дамочка какая-то. Брига вытащил рубль, разгладил на ладошке…

— Бригунец!

Брига машинально втянул голову в плечи. Ларисин голос трудно было не узнать — звенящий, дребезжащий, как пустые стаканы на разносе в столовой. Завуч протирала платком запотевшие очки. «Надо же: без очков, что ли, разглядела?» — удивился Брига.

— Обождите! — властно сказала завуч продавщице. У той рука с совком над пакетом застыла.

И громко спросила у Бриги:

— Ты где деньги взял?

— Алексей Игоревич дал, за сахаром сбегать.

Лариса Сергеевна знала, что деньги у детдомовцев бывают в трех случаях: если кто из родни привезет, и, несмотря на запрет, спрячет; если выпросят у кого; или если украдут.

Женька покраснел: и не виноват был, а чувствовал себя, будто его за руку в чужом кармане поймали.

— Это не мои деньги… — пробормотал мальчик.

— Ясно, что не твои. Давай сюда рубль, разберемся!

— А что разбираться, — протянула продавщица. — Если бы украл, он бы не сахар брал, а конфеты или сигареты клянчил. Я таких сразу вижу. Так будете платить?

Женька с надеждой глянул на завуча. Но Лариса Сергеевна проглотила замечание продавщицы, как удав кролика, даже выщипанной бровью не повела.

— Отдай мне рубль, — произнесла она четко.

— Не дам! — выпалил Брига.

Лариса на миг замерла.

— Что значит «не дам»?

— Господи, да не крал он их, говорю же! — всплеснула руками продавщица. — Пятнадцать лет в торговле — уж я-то знаю! Так что с сахаром?

— В торговле, но не в системе государственного воспитания, — отчеканила завуч, плотно прижала очки к переносице и пояснила громким шепотом: — Он из детдома — это особый контингент…

— Да уж вижу, что не из академии, — завелась продавщица. — Ручки-то уберите, женщина, раз я сказала, что он не крал! Давай, малец, твой рубль…

Брига протянул купюру, но Ларица сцапала ее — и в кошелек:

— Уберите ваш сахар!

Ненависть безудержно захлестывала мальчика — до спазма в горле. Он сжал кулаки и, как Алена учила, начал считать про себя: «Один, два, три, четыре…»

— Бери, малец! — Тетка отправила кулек в серой бумаге через прилавок.

— Мы не собираемся за него платить! — взвизгнула завуч.

«Пять, шесть, семь…»

— А и не плати! — уперла руки в бока продавщица — Не обеднею, поди!

— Не задерживайте очередь! — вяло запротестовал кто-то сзади.

— И десять копеек сдачи! — победно выкрикнула продавщица, шмякнув гривенник на прилавок. — Что ли не знаю я таких? Да я сама казенная! Ин-ку-ба-тор-ская!

— Не знаете! Вот он, — Лариса тряхнула мальчишку за плечо, — человека чуть не убил. А вы говорите…