Второй, окровавленный, неподвижно лежал под фонарем и луной. Ширинка на его джинсах была разверзнута, словно бездна. Он стонал.

Чем я мог ему помочь? Ничем! А вот у меня могли быть большие неприятности. Мусора, которые будут здесь через пару минут, вызовут по рации «скорую», и моего приятеля отправят в больницу. Мне же встречаться с ними крайне нежелательно.

— Извини, дружище! — сказал я окровавленной оболочке Михаила. — Мне пора!

Свернув с аллеи, я побежал в темноту, ломая кусты и спотыкаясь о торчавшие из земли корни деревьев. Шляпу, чтобы не потерять, я держал в руках.

5

Не знаю, как бы я выпутался из этой истории, если бы не Эля, Эльвира. Это потом, уже в машине, она сказала мне, что ее зовут Элей. А сперва она была просто девчушкой в кожаном комбинезоне голубого цвета, которая открывала дверцу своего автомобиля и вдруг увидела меня — страшного, лысого, запыхавшегося, окровавленного, выбежавшего из темноты прямо на автостоянку перед парком, прямо на ее автомобиль, огромный, в жизни таких не видел, широченный и длиннющий «Форд-комби».

Мой затравленно-окровавленный вид нисколько ее не испугал. Напротив, она улыбнулась мне, как давнишнему знакомому, улыбнулась ласково, нежно, с пониманием. Давно мне так никто не улыбался.

Я ощерился в ответ, показав девушке свои огромные клыки.

— Тебе нужна помощь, — сказала она.

Я не стал возражать, а она, сев за руль своего мастодонта, захлопнула дверцу и открыла противоположную — со стороны пассажира. Я сел рядом с ней на широченное сиденье.

Задом выехав из ряда автомобилей, при этом смешно вытягивая шею и крутя головой в разные стороны, высматривая, как бы не задеть зеркалами новенькую «Волгу» справа и дряхлую «Мазду» слева, она развернула «Форд» и направила его в центр города, к площади, где торчит под луной памятник Ленину, а в стену трехэтажного административного здания замуровано письмо к жителям 2017 года.

Магнитола была настроена на местную радиостанцию: Данко исполнял свою очень грустную песню «Малыш». Мне тоже было очень грустно, тоскливо, и я думал о Михаиле, которого оставил под фонарем. Жив? Или, может быть, вся кровь вышла из него, растеклась по асфальту, и он умер? А ведь когда-то он тоже был малышом, смешным карапузом, обожаемым своей молодой мамой, и когда я подумал об этом, мне сделалось еще тоскливее. Если бы я еще вспомнил светлоголового малыша с картины Ярошенко, точно разревелся бы. Нужно было отвлечься, подумать о чем-нибудь другом.

Я посмотрел на девчушку, которая внимательно, пригнувшись к рулю, смотрела на дорогу, и мне стало ясно, что она — начинающий водитель. Потом я принялся разглядывать просторный «фордовский» салон. Задние сиденья почему-то отсутствовали, а рычаг переключения передач находился под рулем. В жизни не видел таких автомобилей.

— Странная машина, — сказал я.

— Странная, — подтвердила девушка. — Это катафалк.

— Катафалк? А где же покойник в шикарном гробу?

Девушка снова улыбнулась на мою жалкую шутку и ответила:

— Это действительно катафалк, и раньше на нем развозили мертвецов где-то в Германии. Оттуда эту машину пригнал мой отчим, когда она отслужила свое.

— Почему же он выбрал именно катафалк?

— Он неисправимый дачник и говорит, что в таком огромном багажнике можно перевозить столько, сколько в кузове небольшого грузовика. Вдобавок она обошлась ему недорого. Мне он написал доверенность и иногда разрешает куда-нибудь съездить.

— А магнитола здесь для того, чтобы слушать похоронную музыку?

— Магнитолу установили потом, раньше ее не было, а соседская ребятня наградила моего отчима прозвищем «Верзила». Если ты смотрел «Фантазм», помнишь, что Верзила тоже разъезжал на катафалке и воровал мертвецов, делая из них каких-то карликов.

— Твой отчим тоже занимается этим?

— Чем?

— Ну, ворует мертвецов, а потом делает из них карликов?

— Нет, он — бухгалтер в какой-то фирме, а все свободное время проводит на даче.

— Ты хорошо водишь машину, — сказал я.

— Вот уж враки. Права я получила совсем недавно и до сих пор путаюсь в знаках и разметке. Иногда на перекрестке двигатель глохнет, и тогда все, кто не может объехать мою машину, начинают сигналить и материться на чем свет стоит, но когда увидят, кто за рулем, мигом успокаиваются. А-а, дескать, чайник… Я отвезу тебя домой, хорошо?

— Хорошо, — сказал я и назвал район, где мой дом и паук в ванной комнате.

— Ты весь в крови. Что-то случилось?

— Да, случилось, — ответил я, — но не хочу сейчас говорить об этом.

— Дело твое. Я просто помогу тебе, лезть к тебе в душу я не собираюсь.

В ее голосе совсем не было обиды, и мне до чертиков захотелось рассказать ей все: о том, как я убежал с войны; как убили моего товарища, пока я блаженствовал в ванне, окруженный, словно покойник, зажженными свечами; как я тоскую по своей возлюбленной, жду ее и изменяю ей в своем воображении с Хизер Козар; как я, лежа дома в ванне, слушаю музыку, которая звучит на третьем или четвертом этаже; как подглядывал за парочкой в лесу, и они оставили после себя бутылку от вина «Молоко любимой женщины», и на дне оставалось немного вина, и я выпил его; как я откопал гроб, который оказался пуст, а потом лег в него спать, а перед тем онанировал, думая о своей любимой, а звезды на ночном небе подглядывали самым нахальным образом. Еще мне захотелось рассказать девушке о Емеле, его друзьях и их дурацких приколах; о малыше на картине Ярошенко «Всюду жизнь» и о том, как я познакомился с Михаилом и что из всего этого вышло. Но язык почему-то не слушался, и я не смог выговорить ни слова. Этой девчушке в голубом кожаном комбинезоне, «чайнику» за рулем огромного катафалка, можно было довериться, я чувствовал это, но все равно молчал. Слишком много нужно было рассказывать, слишком все было взаимосвязано.

После того как Данко исполнил своего «Малыша», началось «Шоу шепелявых», программа, где шепелявые парни рассказывают друг другу свежие анекдоты, а потом громко ржут. Когда «Шоу шепелявых» кончилось и зазвучало «Зеленоглазое такси» в исполнении Михаила Боярского, мы уже подъезжали к моему дому. Я подумал, что увижу возле подъезда Емелю с товарищами, но никого не было.

Она остановила машину прямо под моими окнами, темными, безжизненными; в глубине души я ждал, ждал всю дорогу, что хоть в одном окне увижу свет, и это значило бы, что пришла она. Черные прямоугольники мертвых окон красноречивее слов говорили, что мои надежды не оправдались.

Я показал девчушке на черные окна на первом этаже и сказал:

— Здесь я живу, а зовут меня Роберт.

Она протянула мне руку и, мило улыбнувшись, произнесла:

— Эля. Эльвира.

— Очень приятно, — сказал я. — И большое тебе спасибо. Просто огромное спасибо.