В этой неустанной работе совести, стремлении понять себя и понять других приходит решение образа Грозного как человека и как явления русской истории, именно русской. На это можно было откликнуться или остаться глухим — дело жизненной позиции каждого зрителя. «Сенатор Крамской», как его станут называть к этому времени передвижники, предпочтет чисто человеческую драму случайности:

«…Люди с теориями, с системами, и вообще умные люди чувствуют себя несколько неловко. Репин поступил, по-моему, даже неделикатно, потому что только что я, например, установился благополучно на такой теории: что историческую картину следует писать только тогда, когда она дает канву, так сказать, для узоров, по поводу современности, когда исторической картиной, можно сказать, затрагивается животрепещущий интерес нашего времени, и вдруг… Изображен просто какой-то не то зверь, не то идиот… который воет от ужаса, что убил нечаянно своего собственного друга, любимого человека, сына… А сын, этот симпатичнейший молодой человек, истекает кровью и беспомощно гаснет. Отец схватил его, закрыл рану на виске крепко, крепко рукою, а кровь все хлещет, и отец только в ужасе целует сына в голову и воет, воет, воет. Страшно…»

Для Л. Н. Толстого все иначе: «У нас была геморроидальная, полоумная приживалка-старуха, и еще есть Карамазов-отец. Иоанн ваш для меня соединение этой приживалки и Карамазова. Он самый плюгавый и жалкий убийца, какими они должны быть, — и красивая смертная красота сына. Хорошо, очень хорошо…»

Непосредственная работа над картиной заняла весь 1884-й и январь 1885 года — едва ли не самый трудный период в жизни И. Е. Репина. Он имел все основания воскликнуть: «Сколько горя я пережил с нею, и какие силы легли там. Ну да, конечно, кому же до этого дело?» Силы пережить и силы понять: Грозный — это великое прозрение мастера, к которому он пришел без документов, фактов, свидетельств, без всего того, что открылось историкам наших дней.

…Страх. Звериный страх. С липким холодным потом. Пеленой перед глазами. Отступающим сознанием. Немеющими руками. Отчаянным криком, комом застревающим в горле, чтобы вырваться сдавленным шепотом: «Господи… Господи… Господи…» Страх, рождающий предательство; предательство, рождающее ненависть, — Богом проклятый круг, в котором катилась жизнь. В двадцать лет он, царь Всея Руси Иоанн IV, скажет: «От сего… вниде страх в душу мою и трепет в кости моа и смирися дух мой». Через считанные дни после его венчания на царство — пожар, уничтоживший всю Москву в стенах города, взорвавший кремлевские башни и стены, где хранился боевой порох и ядра, едва не стоивший жизни митрополиту Макарию, — обронили его, спуская на веревках из горевшего Кремля. Говорили, будто литовская княгиня Анна Глинская «волхованием сердца человеческие вымаша и в воде мочища и тою водою кропиша, и от того вся Москва выгоре». Сына ее, царского родного дядьку князя Юрия Глинского, выволокли из Успенского собора и на площади порешили.

Семнадцатилетний царь не вышел к народу. Своих не отстоял. Бежал с новообвенчанной супругой Анастасией Романовной в село Воробьево. Затаившись, ждал, как двое суток оставалась столица в руках разбушевавшегося народа, как 29 июня 1547 года «многие люди черные» скопом и в полном вооружении вышли защищать родной город, как отправились в Воробьево. Все обещал им — выдать своих по матери родных, князей Глинских, зачинщиков смуты простить, править милосердно и справедливо. Лишь бы не пришибли. Лишь бы ушли. А там… Там последовал жесточайший розыск зачинщиков…

Будущий Грозный родился в день апостолов Варфоломея и Тита — как предсказал юродивый Дометий: «Родится Тит — широкий ум». При предсказаниях самых страшных. По словам составителя Новгородского свода от 1539 года, «внезапну бысть гром страшен зело и блистание молнину бывшу по всей области державы тих, яко основание земли поколебатися; и мнози по окрестным градом начаша дивитися таковому страшному грому». Рождение через год брата Грозного Юрия никакими приметами отмечено не было. Ребенок же оказался «немыслен и просто и на все добро не строен». Слабоумие его определилось почти от рождения.

А еще через год не стало 54-летнего великого князя Василия III. Москва не сомневалась, что перейдет правление в руки братьев покойного и Михаила Глинского, пока «не войдет в возраст» трехлетний Иван. Только все вышло иначе. Властной рукой великая княгиня перехватила кормило власти. Брат Василия III, князь Юрий Иванович, оказался в тюрьме. Андрей Иванович Шуйский, возмущавший против правительства помещиков и детей боярских, тоже.

Любила ли Елена детей? Думала ли о них? Во всяком случае, Грозный вспоминал одну мамку, за нее в свои восемь лет просил бояр, когда не стало в 1538 году великой княгини. Всю жизнь забыть не мог, как сапоги боярские целовал. Не помогло!

Жизнь Ивану сохранило не чудо — расчеты боярских партий. Из такого же расчета братья Михаил и Юрий Глинские, забыв нанесенные им племянницей обиды, помогли внучатому племяннику вступить на престол. 16 января 1547 года состоялось первое на русской земле венчание на царство. Титул царя делал Ивана IV равным по чину императору, иначе говоря — ставил выше европейских королей. Тем самым Москва становилась «царствующим градом», а все государство — Российским царством.

В эти первые годы своего правления Иван IV становится отцом: в 1552 году появляется на свет его первенец, царевич Дмитрий. Иван с царицей Анастасией, царевичем «и со всеми князьями и з бояры» отправляется молиться честным угодникам «о мире и о тишине, и о устроении земстем». Дорога лежала в Кирилло-Белозерский монастырь. Но вернулась царская чета без сына. И самое непонятное — разные источники по-разному объясняют гибель царевича. Для одних младенец утонул в Шексне, выскользнув из рук няньки. Для других умер от «зельной болезни». Убитые горем родители посетили на обратном пути Никитский монастырь, сетовали на свою потерю игумену и — получили утешение.

В Милютинских Четьях-Минеях за май помещена «Повесть о свершении большия церкви Никитского монастыря» в Переяславле-Залесском, где приводятся подробности этого события. Царь ночевал в монастыре «на своем царьском дворе», и с этой ночи царица зачала. 30 марта родила она сына, которому наречено «имя Иоанн Лествичник». Но родительская радость часто омрачалась недугами ребенка. Через два месяца после рождения царевич Иван Иванович заболел «зельною болезнию», от которой его спасли мощи святого Никиты. «Но на второе лето в то же время случися паки царевичу Ивану немощь», и снова младенца удается вылечить освященной водой от мощей Никиты. В благодарность родители дают обет восстановить Никитский монастырь, отстраивают в нем каменные церкви, стены, вносят большой колокол. Плащаницу на гроб святого Никиты вышивает собственноручно царица.

«Сказание о новейших чудесах» сохранило поразительное по живости описание переживаний родителей. «Царь же и царица в вящей печали зряще отрачатк своего зельне страждуще. Иоанн же царевич некою болярынею носим бе на руках. Царь же и царица руце простирающи ко образу создателя бога и пречистой его матери пресвятой богородице, и к великим угодником божиим, и тепле вопиюще, и умильно молящиеся, и слезы испущающе, поне бы малу ослабу улучити отрочи своему от зельныя его болезни. И окрест стояще ближнии приятели государевы, мужие и жены, вси молящиемя и слезы испущающе, не токмо царевича видяще, зле болезнуема, но и благоверного царя с царицей в велицей печали и скорби…»