Ольга Петровна побледнела, дрожащими руками взяла ребенка и, крепко прижав его к груди, скрылась за ширмой.

Достав из колыбельки детский тюфяк, я протянул его, чтобы она постелила его на полу, и спросил:

— А где они сейчас?

— Пошли в магазин купить кое-что на дорогу. Но почему-то задерживаются, — шепотом ответила Зубина.

Во дворе послышались чьи-то громкие голоса, смех. Я быстро вышел в переднюю комнату, укрылся за шкафом.

— Конечно, ничего невозможного... — произнес у самой двери тонкий голос. Я почувствовал, как в комнате повеяло холодом, — открылась и сразу же затворилась входная дверь.

— Никто не приглашает нас войти. Значит, медовый год продолжается, — голос, произнесший это, был холоден и ровен.

Первый голос Стася, второй, должно быть, — Игоря, отметил я. Мой обострившийся слух уловил легкое движение за ширмой в другой комнате: это приготовились действовать мои сотрудники.

— Руки вверх! — раздался внезапно их возглас.

— С места не сходить! — спокойно добавил я, выходя из своего укрытия. Красивый стройный мужчина, оказавшийся сзади, резко обернулся на мой голос, но, увидев мой взведенный «парабеллум», застыл. Вслед за ним повернулся и второй. Они глядели друг на друга, не понимая, что происходит. Ни один из них не поднял рук, но и о сопротивлении они не помышляли. Наши револьверы достаточно ясно выражали, что им не удастся даже пошевелить рукой. Безмолвный диалог двух соучастников, которые спрашивали друг друга глазами: «Сдаться или умереть?», — закончился. Игорь, словно протрезвившись от сна, покачал головой, это значило, что он решил жить. Пока человек жив, он может надеяться на спасение.

— Вы слышали: руки вверх! — повторил приказ наш орджоникидзевский коллега.

Оба дружка нехотя подняли руки. Владимир вытащил из кармана Игоря «браунинг». У Стася оказался «наган» — как раз того калибра, которым был произведен выстрел в затылок Зинаиды Кантакузен. Система револьвера, высокий рост Стася — все доказывало, что убийцей был именно он. Сознание мое работало четко и быстро, факты сопоставлялись один с другим, выводы оказывались ясными и бесспорными.

Скоро «кадиллак» орджоникидзевского угрозыска увез Таманова и Стася. Мы приступили к обыску квартиры Зубиной.

Хозяйка снова уложила младенца в колыбель, а сама без сил опустилась на кушетку. Ее умные глаза свидетельствовали, что она все поняла, что ей ясна судьба мужа.

Мне жаль было эту честную женщину, которая по неосторожности и доверчивости оказалась втянутой в темную историю.

— Вы хотите скрыть от меня, что Борис... — она сделала над собой усилие, но не смогла закончить фразу. «Рано или поздно, но она должна узнать», — подумал я и договорил за нее:

— Борис Саидов — преступник, теперь он разоблачен и арестован. — Приблизившись к ней, я успокоительно пожал ей руку: — Ничего не поделаешь, может быть, они и вас втянули бы в свои дела, если бы мы не подоспели.

— Неужели Борис... Хотя, верно, так и есть, ведь иначе вы... — Она провела языком по пересохшим губам. Потом посмотрела на ребенка, словно он мог разделить с ней неожиданно свалившееся горе, и вздохнула.

— Моя вина лишь в том, что я доверилась своим глазам, — вздохнула женщина и поднялась с кушетки. — Но теперь уже поздно, делу не поможешь... — Ольга Петровна долго стояла, не двигаясь, потом посмотрела в нашу сторону, словно хотела сказать: «Чего же вы еще хотите от меня, не хватит мне моего горя?»

— Мы должны обыскать квартиру, — сказал я.

Зубина медленно приблизилась к нам. Видно было, что она не может больше выдерживать ударов судьбы, так неожиданно обрушившихся на нее. Умоляюще и испуганно глядя на меня, она попросила:

— Пусть хоть соседи об этом не узнают. Иначе я не смогу жить в этом городе...

— Невозможно. Нужны свидетели.

— Тогда я приведу свою двоюродную сестру. Она живет тут же, в двенадцатом номере. — Схватив с вешалки шаль, она выбежала за порог. Хоть это и было против правил, я не стал ее задерживать, лишь знаком приказал товарищу из Орджоникидзе, чтобы он следовал за ней.

Скоро Ольга Петровна вернулась в сопровождении женщины одних с ней лет. Обыск начался.

Мы не смогли обнаружить ничего подозрительного, только за ширмой нашли туго набитый кожаный рюкзак. Я вынес его в переднюю комнату и положил на стол. Владимир осторожно расстегнул завязки. Заглянув в рюкзак, я увидел, что он полон всякими дорожными вещами. Пачка платков, носки, полотенце, смена белья. Под ними рука нащупала что-то тяжелое. Из рюкзака извлекли револьвер, обоймы с патронами.

И без того бледная хозяйка, увидев оружие, стала похожа на покойницу.

— Чей это рюкзак?

— Игоря, Игоря Таманова, — нерешительно ответила она и испуганно посмотрела на свою родственницу. Мне почему-то вспомнилась Раиса, которая тоже не могла произнести без страха имя Игоря.

Под обоймами я нашел завернутую в кусок черного бархата книгу. Раскрыл ее. Библия! Револьвер, патроны и библия... Книга, видать, была читаема очень часто. Я невольно засмеялся.

— Для чего убийце божественная книга!

— Грешник должен молиться, замаливать грехи, а безгрешному человеку и просить не о чем, — пошутил Владимир.

Я снова опустил руку в рюкзак и вытащил что-то, завернутое в бархат, только на этот раз кизилового цвета. Сверток оказался короче и толще, чем библия. Это была шкатулка, черная, как вороново крыло, и блестящая, словно морская гладь, освещенная заходящим солнцем. Крышка была обита по краям золотом. Посередине — картина Репина: Иван Грозный прижимает к груди окровавленную голову насмерть раненного сына.

Внимательно осмотрев рисунок, я откинул крышку. Из шкатулки на меня брызнуло каким-то фантастическим светом, переливавшимся всеми цветами радуги.

— Боже, что это? — воскликнула пораженная хозяйка и посмотрела на нас такими глазами, будто именно ее уличили в преступлении.

— Драгоценный камень, — воскликнул Владимир.

— Граненый алмаз... Бриллиант, — проговорил я, вытаскивая из шкатулки тонкую тетрадку в пять-шесть листов.

— Что там написано? — заинтересованно спросил следователь орджоникидзевского угрозыска.

— Должно быть, история этого бриллианта, — ответил я и попросил хозяйку включить свет.

Обыск закончился. Кроме лакированной шкатулки, не было найдено ничего, достойного внимания. Присев к столу, я раскрыл тетрадку.

«Чего только не видел, чего не пережил я за эти три столетия, — так начиналась история драгоценного камня, записанная чьим-то красивым, ровным почерком со старомодными завитушками. — Но мне все еще кажется, что