— Тьфу ты… твою мать. А я уже и уши распустил. Силен ты пули лепить, Димон. Ладно, личное так личное. Короче так. За товаром придешь к тиру, в семь часов вечера. И чтоб никому, понял? Чего молчишь?

Костырин глянул на Щеголя исподлобья и хрипло спросил:

— Сколько?

— Двадцать, — ответил ему Щеголь. — Только ради твоих красивых глаз, детка. Но если проколешься — расплачиваться будешь по двойному тарифу. Идет?

— Идет, — кивнул Дмитрий.

— Ну тогда дуй на урок. Перемена уже две минуты как кончилась.

Сергей Панин по кличке Пан, восемнадцатилетний оболтус и хулиган, сидел на скамейке с бутылкой пива в одной руке и складным ножом — в другой, который лениво втыкал в скамейку. Время от времени он поглядывал по сторонам, проверяя, не идет ли кто из знакомых. Но по двору сновали туда-сюда лишь всякие ублюдки и лохи, которых Пан в упор не видел. Он явно скучал.

Из первого подъезда вышел белобрысый подросток. Посмотрев на Панина, он уверенным шагом двинулся к скамейке. Подошел, остановился и сказал:

— Слышь, Пан, хочешь заработать?

Панин оторвал взгляд от складного ножа, поднял глаза на пацана, окинул его презрительным взглядом и лениво спросил:

— А ты че за хрен с горы?

— Я Дима, — сказал паренек. — Дима Костырин.

— Даты че! — воскликнул Пан. — Сам Дима? Обалдеть! Можно с тобой сфотографироваться?

Подросток нахмурился:

— У меня к тебе есть дело.

Панин поднял нож, поставил его кончиком лезвия на указательный палец, дрыгнул рукой и ловко вогнал лезвие в мягкое дерево скамейки. Затем снова посмотрел на паренька и сказал:

— А ты борзый пацан. Ну давай, излагай свое дело. Только имей в виду: если твое дело — фуфло, я тебе башку оторву.

— За что?

— За то, что оторвал меня от важного дела.

Костырин еле заметно усмехнулся:

— Понятно.

— Че такое? — вскинулся Панин. — Ты че, насмехаешься, что ли?

— Нет. У меня просто рот такой — вот всем и кажется, что я над ними смеюсь. Я знаю, что это вы избили того мужика из второго подъезда. Я вас видел.

Зрачки Панина хищно сощурились:

— Так-так. Продолжай.

— Не беспокойся, — спокойно сказал Дмитрий, — я не собираюсь на вас стучать.

— А че так? Благородный, что ли?

— Просто мне дорога моя жизнь, — объяснил Костырин.

Панин щерил редкие зубы в усмешке:.

— А ты умный пацан. Но запомни, если ты кому-нибудь…

Костырин нервно дернул щекой:

— Ты что, плохо слышишь? Я ведь сказал — я не собираюсь на вас стучать. Я хочу предложить вам работу.

— Какую еще работу?

— Несложную. У меня есть враг. И я хочу, чтобы вы — ты и твои дружки — с ним разобрались. Так, как вы это умеете.

Панин охнул от удивления:

— Ну ты даешь, пацан. Я че, похож на киллера?

Дмитрий покачал головой:

— Нет. Но мне и не нужно, чтобы вы его убивали. Я хочу, чтоб вы его… кастрировали.

Лицо Панина вытянулось еще сильнее. Он с полминуты изумленно смотрел на Костырина, потом выдохнул:

— Да ты больной ублюдок!

— Нет, — возразил Дмитрий. — Я здоровый. Этот козел черножопый торгует на рынке. Вы просто подкараулите его в темном переулке и переломаете ему ребра. А в довершение дадите ему пару раз сапогом по яйцам. Это, по-моему, не сложно. Или ты боишься?

Панин поднял нож к лицу, поддел большим пальцем лезвие и, глянув на Дмитрия поверх кончика ножа, сказал:

— Ну ты зверь, пацан. И сколько ты собираешься заплатить?

— Восемьсот баксов. И без торга. Это все, что у меня есть. Четыреста баксов — до, и четыреста — после.

Панин покачал головой:

— Да ты че, пацан, я за такие деньги и со скамейки не встану.

Дмитрий спокойно пожал плечами:

— Жаль. Тогда мне придется поискать кого-нибудь другого. Думаю, искать придется недолго. Восемьсот баксов на дороге не валяются.

Костырин сунул руки в карманы, медленно повернулся и побрел к подъезду, насвистывая под нос какую-то незамысловатую мелодию. Однако не успел он пройти и десяти шагов, как Панин окликнул его:

— Эй, звереныш, постой!

Костырин остановился и обернулся. Панин по-прежнему сидел на скамейке, но вид у него уже был не такой скучающий.

— Так и быть. Я возьмусь за это дело. Но только потому, что сам «хачей» не люблю, понял?

— Понял.

— Гони аванс и рассказывай, что это за черт и где его искать.

«Так я и думал, — удовлетворенно сказал себе Костырин, с тайным омерзением поглядывая на красную рожу Панина. — Эти ублюдки ничем не отличаются от проституток. Только торгуются хуже».

— Ну, че встал? Топай сюда, пока я не передумал.

Однако Костырин знал, что Пан не передумает, поэтому подошел к скамейке медленно и враскачку, как хозяин к батраку. Но Пан был так туп, что не заметил ни пренебрежительной усмешки, скользнувшей по узким губам Дмитрия, ни его хозяйской походки. Он думал только о восьми сотнях баксов, которые пообещал ему этот странный подросток. Этот жутковатый в своей нечеловеческой злобе звереныш.

Через несколько дней Магомета Бероева нашли в подъезде дома, где он снимал квартиру. В сознание Бероев пришел только через два дня. У него были сломаны ребра и челюсть, сильнейшее сотрясение мозга. Кроме того, Магомет Бероев получил еще одну страшную травму, в результате которой он никогда больше не мог иметь детей.

С тех пор прошло несколько лет. Дмитрий Костырин вырос и превратился во взрослого парня. Учась на первом курсе политехнического университета, он целыми вечерами пролеживал на диване, читая «Майн Кампф» Гитлера (купил на книжном развале за двести рублей) и «Как философствуют молотом» Фридриха Ницше (взял в университетской библиотеке). Обе книги произвели на Костырина громадное впечатление. Они буквально очаровали его. И не столько идеями, которые в них излагались, но — самое главное — той бешеной энергетикой, которая сквозила из каждой строки.

Благодаря этим книгам Дмитрий наконец-то нашел причину той странной ярости, которая глухо клокотала у него в груди, почти не вырываясь наружу.

История о торговце Магомете не выветрилась у него из головы. Иногда он оживлял ее в памяти, смакуя каждую деталь. Жалел Костырин только об одном — что сам, лично, не присутствовал при «экзекуции». Какой заряд энергии для дальнейшей жизни и «работы» он мог бы получить! Что касается «работы», то Дмитрий давно уже определил для себя ее суть. Еще до того, как взял в руки «Майн Кампф».