– Оливье, успокойся, со мной Серебряный. – Я открыла дверь абсолютно здоровой.

– Ника, ты опять никого не слушаешь, – начал ругать меня немного мятый ото сна Элиас. – Кто такой Серебряный? – Он резко напрягся, потянулся за ножом, который лежал на прикроватном столике рядом с вазой, наполненной фруктами. Рука его была перебинтована и явно доставляла неудобства – потому что, взяв нож, он стиснул зубы, очевидно от боли.

– Меланика, осторожно отойди от него, – я немного растерялась, думала, чем его напугал Оливье, который сейчас недоуменно смотрел то на него, то на мокрую после водных процедур меня. А потом поняла: он видел ирбиса!

– Элиас, убери нож, это и есть Серебряный, – я положила руку на пятнистую голову, – и он со мной почти всегда…

Белами сел на пол и обреченно закрыл глаза:

– Да, отец говорил об этом. Это родовой дар Нордин. У женщин впервые проявляется при опасности, а у мужчин… – Он почему-то не стал продолжать.

– Ник, у тебя глаза зеленые, – робко вставил Оливье.

– Да, капли остались в ателье.

– Значит, мне тогда не показалось. У нас нет никакой надежды, – устало сказал Белами.

– Нет никаких «нас», Элиас. И никогда не было, – жестко ответила я, – а то, что было, лучше забыть. И потом, тебя ждет брак с одной из герцогинь Саомара, – передразнила голос премьера, даже в мыслях не могла назвать его отцом. – Думаешь, я согласилась бы на роль содержанки? – Он хотел что-то возразить, но я перебила: – Все это теперь не имеет никакого значения. Тем более я никогда не скрывала, что люблю другого. – Я уже не была так уверена в своих словах, но Элиас дернул головой, как если бы я ударила его по щеке, и промолчал.

То мое признание вырвал Бертран. Случилось это еще до карнавала. Как-то в университете я увидела неприятную сцену: Агата бежала за Элиасом и что-то ему говорила, на щеках у нее были слезы. Элиас остановился, повернулся к ней, с каменным лицом что-то сказал, отчего она, уже не сдерживаясь, расплакалась.

– Чего это они? – остановила я Бертрана за локоть и показала на Агату.

– Да все как обычно. Агата влюблена в Элиаса, а ему нравится совсем другая девушка. Вот только другая не отвечает взаимностью, что дает Агате шанс, и она пытается им несколько своеобразно воспользоваться.

– Думаю, это не только лишит ее шанса, но и не вызовет понимания у северного герцога. А доброжелатели найдутся. – Реми согласно кивнул.

– А ты любила когда-нибудь? – вдруг спросил Бертран.

– Любила и продолжаю любить, вот только он тоже не отвечает мне взаимностью.

– Кто он? – спросил вновь взявшийся из ниоткуда Элиас.

– Друг детства, вы незнакомы. – Я посмотрела на него. Мне тогда нечего было стесняться.

Прикрыла глаза, прогоняя воспоминания, взяла совершенно растерянного портного под руку, и мы спустились на улицу. Многочисленные слуги недоуменно смотрели нам вслед. Еще бы! Два дня гостья лежала в лихорадке в спальне молодого хозяина, а теперь, опустив очи долу, буквально сбегает с другим.

– Ника, у меня такое ощущение, что ты как магнит притягиваешь неприятности, я тебе говорил? Так вот, теперь говорю.

– Какие-то неправильные у тебя выводы. Девушки удачливее меня не сыскать во всем Саомаре.

А наутро случилось то, чего всегда боятся люди. Этот страх преследует всех нас на каком-то подсознательном уровне, но мы гоним его, думаем: это случится не здесь, не со мной. Пройдет стороной, новостями на первых полосах в черно-белых газетах.

И сам этот страх в нас – черно-белый.

Началась война.

– Девушка, вы в своем уме?! Куда вы полетите, вы вообще медик?! – пыталась докричаться до моего благоразумия военный врач.

– Я не медик, я еще лучше. – Я подняла указательный палец и совершенно серьезно пояснила: – Я химик.

– А родители твои в курсе, химик?

На высоком лбу женщины разгладилась так портившая ее морщинка, она по-прежнему оставалась серьезной, хоть и силилась не засмеяться.

– Мои родители в Мариестаде.

– Садись, вещмешок есть?

Я повернулась к ней боком и продемонстрировала брезентовый рюкзак (его утром выдали на линейке), она кивнула. Согнувшись пополам, прошла в узкий медицинский самолет и заняла жесткую деревянную скамейку, огромными железными болтами прибитую к полу.

Всего нас было семеро: два пилота (один сейчас был в кабине, а второй с нами, его очередь сесть за штурвал будет на первой остановке) и пять медиков, разного пола и возраста. Вскоре к нам присоединилась и старший врач, она давала какие-то распоряжения оставшимся на поле добровольцам. Пока наняться полевым врачом в армию желающих было немного. Безусловно, никто не останется в стороне, ведь оперировать раненых на поле – невозможно. Уже начали курсировать первые медицинские паровозы, и пострадавших распределяли по всей стране. Но ведь кому-то нужно оказывать первую помощь, дежурить в поездах и, на худой конец, сортировать, как бы жутко по определению к человеку это ни звучало. На тех, кто мог без серьезных последствий доехать до столицы, тех, кто не мог ждать больше нескольких дней, тех, кому срочно нужна была помощь, и последних – кому уже ничего не было нужно…

Загудели моторы, я смотрела на то, как земля постепенно убегает от нас. Взлетная полоса находилась в нескольких километрах от города, и по краям большого летного поля росли деревья. Листьев на них не было: зима. Мы уже начали подниматься, скорость самолет развивал медленно, и я успела увидеть кортеж министерских машин. Фредерик Белами стремительно шел, скорее даже бежал к сигнальщику, тот выпрямился, большая полосатая палка смешно выпрямилась вместе с ним. А дальше я видела лишь то, как работник, бешено вращая этой самой палкой, указывает на соседний самолет.

Я поправила сбившийся под шерстяной шапочкой узел на затылке. Виски ломило, и я решила все-таки распустить волосы. Голова болела с самого утра, с того момента, как непривычно серьезный ректор объявил, что временно, на неопределенный срок, университет превратится в институт благородных девиц, а мсье Жак, резко постаревший, раздал нам рюкзаки с первым необходимым.

Неделю назад началась мобилизация. После того как утром закричала прежде всегда молчавшая сигнальная сирена, мы с Оливье сонные (он в накинутой наспех куртке, а я в халате Элиаса) выбежали на улицу. Халат был тяжелым, очень теплым и вполне сгодился в качестве зимнего плаща. Пока мы шли домой, большой капюшон закрывал мокрую голову, и я держала его рукой, чтобы не раскрылся. Простуда, как я теперь знала, свалит – и не заметишь.

Сирена должна была предупреждать о начале наводнения, которое случалось не часто, но последствия его нередко были печальны.

– Муара вышла из берегов?