12 июля. Сержант Мохов пошел за водой и не вернулся. Поиски ничего не дали. Нашли только пустые ведра и множество волчьих следов вокруг. С серыми пора кончать. Завтра устраиваем охоту. Все, кроме раненых и часовых, участвуют в облаве. Часовой Макаров стрелял и кричал. Говорит, что утром в тумане видел три человеческих фигуры, идущих со стороны болота. Верится с трудом. В караул его больше не ставить.

13 июля. Сегодня устраиваем облаву на волков. Всю ночь накануне жгли большие костры. Рядовой Чукчанов понял ситуацию неверно: вырезал копье, вымазался сажей и полчаса скакал вокруг огня голым. Я хотел пресечь суеверия, но другие дали ему доплясать. Рядовой Чукчанов сказал, что пятница 13-е – не самый удачный день для такого мероприятия.

14 июля. Облава ничего не дала. Почти все погибли. В отряде осталось семь человек. На охоту все вышли на всякий случай вооруженные до зубов. Не успели мы отойти от лагеря, как партизаны начали гибнуть. Люди, с которыми я воевал плечом к плечу, которых любил и уважал. Более того, поначалу их убивали не волки, – так или иначе, ни один из них не был убит когтями или зубами.

На них падали огромные камни, некоторые попадали в ямы – ловушки с острыми кольями. Головная группа попала в засаду и была вырезана. Правда, от флангов цепи к центру партизаны были загрызены, им разорвали горло. Я начинаю понимать, что мы охотимся не только на глупых животных… Их кто-то дрессирует.

15 июля. Сегодня вырыли и замаскировали в лагере несколько волчьих ям. Думаю, сегодня ночью придут за оставшимися в живых. Я согласился с Чукчановым, и сегодня мы будем плясать у костра все вместе… У меня нехорошие предчувствия – он шептался с Макаровым насчет какой-то ритуальной жертвы… Но живым я не дамся. Никому.

* * *

Далее следовало нечто невнятное и написанное красным. Что-то вроде: «Они пришли… Один патрон… Чукчанов был прав…»

На этом записки мертвого капитана закончились. Владимиров закрыл дневник и бережно убрал его в сумку. В том, что командир отряда мертв, как и все остальные, никто не сомневался.

Появился лесник и сказал: «Нашел. Они все здесь».

Пошли за Митричем. Он остановился у края глубокой ямы, искусно замаскированной палаточным брезентом и листьями. На дне лежало восемь тел вперемешку с оружием и амуницией. Сверху лежало тело мужчины в выцветшей гимнастерке с капитанскими шпалами на петлицах. В правой руке был зажат вороненый ТТ. Затвор пистолета был отведен в заднее положение. Командир партизанского отряда вел огонь до последнего патрона, так и не выпустив оружия из рук. Ему перегрызли горло, точнее, попросту вырвали его. Отчетливо были видны белые шейные позвонки.

– Кто-то хотел скрыть, что здесь был партизанский лагерь. Он был уверен, что их будут искать, – размышлял вслух Кузнецов. – Тела проложены еловым лапником и пересыпаны землей, чтобы запах разложения не так был слышен.

– Господин обер-лейтенант из Абвера? Или от другого ведомства? – громко поинтересовались сзади.

Следопыты обернулись на голос. Рядом с густым кустом орешника стоял, опираясь на длинное деревянное копье, эсэсовец в черном мундире и такого же цвета фуражке. На поясном ремне висел кинжал, на рукоятке была выгравирована эмблема – орел, держащий в когтях круг со свастикой.

На обшлаге правого рукава красовалась нашивка, свидетельствующая о принадлежности владельца к подразделению дивизии «Мертвая голова». У незнакомца были чрезвычайно густые брови, сросшиеся на переносице, и запавшие глаза. Кузнецов отметил, что указательный и средний пальцы на руке, державшей копье, одинаковый длины. Хромовые сапоги со вставками, чтобы не мялись голенища, были измазаны глиной.

– Тут везде грязь! Никак не привыкну, – произнес немец, проследив за взглядом Николая, и непринужденно представился: – Штандартенфюрер Нагель.

– Обер-лейтенант Пауль Зиберт, – козырнул Николай. – Вермахт.

– Подполковник Владимирофф, – отрекомендовался командир. – Парашютно-десантные войска Люфтваффе.

Задов и Хохел промолчали.

– Это вервольф, о котором я рассказывал, – глухо выдавил лесник.

– Людям служишь, полукровка. Я тут для тебя кол дубовый вытесал. Хотя по уму сгодился бы осиновый, – ощерился Нагель, показав острые зубы, смахивающие на клыки, и между делом пояснил: – На оборотня-кабана надо идти с оружием, сделанным из дуба. Если договоримся, то приглашаю на отбивные с кровью. На партизан вы не похожи. Дымом от вас не пахнет. – Он повел носом, широко раздувая ноздри.

Митрич тихонько всхрюкнул и сделал попытку спрятаться за широкую спину Владимирова.

– Нас четверо, ты один, – встрял в беседу Задов. – Ваши здесь не пляшут.

Штандартенфюрер вместо ответа наклонил вперед свое копье из дуба. Скорей всего, это был условный знак. С разных сторон из-за деревьев крадущейся походкой вышли еще двое эсэсовцев помоложе. Если между вервольфами провести воображаемые линии, то получился бы треугольник, в центре которого находились десантники.

– Партизан было семьдесят два человека, в лесу они чувствовали себя как дома. Волчьих ям нарыли, охотнички! Могилы себе вырыли. Ирония судьбы! – Вервольфа сложившаяся ситуация откровенно забавляла.

– С ними расправились из-за того, что они уничтожили болото с протокультурой истинных оборотней? Звериным мечтам вервольфов о мировом господстве конец! – спросил, а скорее уточнил, Владимиров.

Оборотень перестал ухмыляться.

– Ты называешь нас зверьми, – сказал вервольф, поглаживая свое человеческое лицо свободной рукой. Ты, наверное, думаешь, что мы злые, искаженные отражения вас, людей. Или это не так?

Владимиров кивнул, соглашаясь с ним.

– Мы видим вещи по-разному, – задумчиво продолжал оборотень. – Мы считаем себя следующей ступенью в человеческом развитии, идущей после человека. Обойдемся и без протокультуры, хотя с ней дело пошло бы быстрее. Скажи мне, – произнес Нагель, подавшись вперед, – в тебе есть зверь, в твоей душе есть ярость? – Вервольф не ждал ответа подполковника-парашютиста. – Конечно же есть, – продолжил он. – Ошеломляющая ярость! Разве это не человеческие слова? Я – зверь, и зверь – это я. Все происходит по моей воле, а не по желанию кого-то. Присоединяйся вместе с обер-лейтенантом к нам. Поверь, я редко делаю такие предложения, – улыбнулся он, закончив свой монолог.

– Почему бы и нет. У меня в Афгане позывной был «Вольф», – начал размышлять Владимиров вслух и передвинул автомат с бока на грудь. До этого шмайссер закрывал висевший на боку каменный нож из синего обсидиана. – Может, это знак судьбы?

– Чарующий кинжал! – вперился в оружие взглядом штандартенфюрер. – Отдайте его мне! Это будет подтверждением договора между нами. Только медленно. Очень медленно.

Зачарованный синим блеском кинжала, приблизился молодой вервольф в пилотке, лихо сдвинутой набок. Видимо, в серых кругах клинок был хорошо известен.

Больше наблюдать этот сговор, творящийся у всех на виду, Хохел не мог. Как ни шевелил он мозгами, в альянсе, зарождавшемся на глазах, ему, Леве и Митричу места не было.