Положив трубку, он лукаво взглянул на Люка:

— Там, наверху, на опознании, просто сделали рутинную работу и представления не имеют, какая поднялась кутерьма. Им дали труп, они проделали с ним самые обычные процедуры. А теперь еще, хоть никто этого не ожидал, нашлись в картотеке отпечатки. Карточка на него существовала в наших архивах еще с тысяча восемьсот девяносто седьмого года. Она одна из самых древних, и очень может быть, что отпечатки брал у него сам Бертильон.

Вскоре служащий принес им карточку, на которой были видны три не слишком четких отпечатка пальцев, и Гийом немедленно перевернул ее, вглядываясь в то, что было написано на обороте:

Дело Манчелли, 28 февраля 1897. Отпечатки сняты с ножа, послужившего орудием убийства. Оружие передано на хранение в архив.

Во всем управлении не оставалось никого, кто мог бы вспомнить что-нибудь о деле Манчелли. Те, кто работал тогда, либо уже умерли, либо давно ушли на пенсию.

Карточка и вправду была любопытной: такой формат давно вышел из употребления, и было похоже, что ее, как уже заметил Гийом, действительно составлял сам Бертильон, когда ему доверили руководство службой опознания.

И снова телефон.

— Алло! Да… Вы уверены?… Благодарю…

— Жалко, — сказал он Люка. — Досье Манчелли должно было быть в Сомье, но его нет.

— Я пошлю кого-нибудь во Дворец правосудия.

— Да они неделю будут копаться в архивах! Думаю, вы достигнете цели гораздо быстрее, пролистав подшивку старых газет. — Он улыбнулся, вдруг о чем-то подумав: — Интересно, как теперь поведет себя каждая из женщин. Мадам Лэр, должно быть, все еще на набережной Турнель и даже представить себе не может, что ее братец, которого она так бодро признала, когда-то оставил отпечатки пальцев на ноже и его разыскивала полиция.

И она действительно была там в обществе инспектора, однако инициативу с самого начала взяла в свои руки. Она сама постучала в каморку мадам Жанны и обратилась к ней с печальной, но милой улыбкой:

— Простите за беспокойство.

Извинение было весьма кстати: она попала на семейную сцену, в которой Фердинанд, не просыхавший уже вторые сутки, явно был проигравшей стороной.

— Я сестра вашего жильца и, зная, что вы многое делали для него, хотела бы иметь удовольствие побеседовать с вами. Может быть, вы согласитесь подняться со мной в его квартиру, а инспектор откроет нам дверь.

Консьержка задернула занавески алькова, где силой укладывала Фердинанда спать, надела на ходу чистый фартук и, выходя, заперла дверь каморки на ключ, который положила в карман.

Она еще недоверчиво косилась на гостью, но та ничем не напоминала надменную американку и, как подумала Мадам Жанна, «разговаривала с ней по-человечески».

— Провести вас?

Ее совсем не удивило, что месье Буве был братом такой дамы, в глубине души она даже почувствовала что-то вроде гордости.

— К несчастью, там наверху ужасный беспорядок, потому что мне не разрешили сделать уборку. Если б вы знали, как у меня разрывалось сердце, когда его увозили! Может быть, сейчас, когда его опознали, его привезут обратно? Вы ведь можете что-нибудь сделать, да?

Инспектор шел за ними молча, понимая, что не стоит вмешиваться в разговор женщин и лучше всего по мере возможности стушеваться. Он осторожно снял печати с двери и остался у входа, так и не переступив порога квартиры, которую заливало солнце.

— Еще неделю назад тут было так уютно! Но скажите, вы действительно его узнали?

— Да. Я его очень долго не видела, но лицо у человека меняется не так уж сильно, и потом этот шрам — я его хорошо помню.

— Да, мне тоже пришлось его увидеть, ведь когда он болел, год назад, это я заботилась о нем и мыла его каждое утро.

— Он, должно быть, очень любил вас.

Такси отвезло Люка в редакцию крупной газеты на бульваре Пуассоньер. Когда он попросил показать ему старые номера, его повели в комнату, все стены которой покрывали стеллажи с подшивками в блестящих черных переплетах, но он быстро сообразил, что здесь только газеты до 1900 года.

Пришлось побеспокоить секретаря. Тот довольно долго не мог найти какой-то ключ, наконец нашел и отвел его по винтовой лестнице, как за кулисами театра, в полутемные, прохладные недра здания.

— Это должно быть здесь. Осторожно, тут очень пыльно.

В помещении приятно пахло старой бумагой, плесенью, а газеты старинного, непривычного формата были полны рекламных объявлений о вещах, давным-давно переставших существовать, хотя о некоторых Люка слышал, когда был молодым.

— Администратор просил вас быть весьма аккуратным, ибо бумага такого почтенного возраста очень часто рассыпается. Впрочем, я буду сам помогать вам. Какая дата вас интересует?

— Двадцать восьмое февраля тысяча восемьсот девяносто седьмого года.

В номере за этот день не было ничего, кроме воззвания к палате депутатов. Говорилось о каком-то Бриане и о конгрегациях. Заметочки рубрики «Разное» были напечатаны очень мелко, без заголовков, впритык друг к другу, на той же странице, где был фельетон Пьера Декурселя.

— Посмотрите номер, вышедший накануне.

И тут они нашли. Один заголовок уже воскрешал Париж, которого Люка совсем не знал, а только слышал о нем от отца и старших коллег.

Драка апашей.

Некий Пьер Манчелли, без определенных занятий, неоднократно судимый за злостное бродяжничество, получил удар ножом в грудь. Это произошло вчера около полуночи, в нескольких шагах от «Мулен-де-ля-Галет». События развивались в полной темноте и очень быстро. Насколько можно судить по показаниям немногочисленных свидетелей, Манчелли выслеживал влюбленную пару, которую перехватил на выходе из кабаре. Последовала ссора, потом драка, и, когда подоспели прохожие, они увидели Манчелли в луже крови, с ножом, вонзенным в грудь по самую рукоятку. Он умер полчаса спустя в больнице, так и не сказав ни слова.

Что касается парочки, то она скрылась, убежав в переулки Монмартра, догнать ее не удалось, и полиции неизвестно, что это за личности.

Полиция полагает, что причина драки — сведение личных счетов. Следствие продолжается».

В последующих номерах об этом не было ни слова. Дело было совсем не сенсационное и большого шума не произвело.

Люка сдал газеты обратно, и очередное такси доставило его в полицейский комиссариат 18–го округа, но там не хранили протоколов такой давности.

— Это может вспомнить только старый Лует! — сказали ему с усмешкой.

— Кто это?

— Он тут проработал полсотни лет. На пенсию вышел всего лет семь назад и сейчас живет в этом квартале, где-то в районе улицы Ламарк. Время от времени, когда его совсем замучает бессонница, он приходит перекинуться в картишки с постовыми и рассказывает им всякие истории. Чаще всего как раз такие.