– Рэйни страдает от сяочуань, и я бы хотела договориться с вами о лекарстве, которое надо держать в классной комнате – на случай, если Рэйни станет трудно дышать, – сказала я.

– Учителям нельзя хранить лекарства в классной комнате, – сказала Плечистая, словно повторяя строку 37 из какой-нибудь должностной инструкции. – Будем хранить здесь. – Она махнула рукой на желтый шкафчик у боковой стены. Сквозь матовые стекла дверей я разглядела очертания скляночек и белых картонных коробочек размером с ладонь. Медсестра Ян сидела рядом с Плечистой, подчеркивая ее нижестоящее положение молчанием.

– Бухаоисы – мне неловко об этом говорить, но у нас трудность, – сказала я. – Нам нужно держать лекарство рядом на случай приступа.

– Учителям нельзя хранить лекарства в классной комнате, – повторила она строку 37.

– Есть ли еще какие-то возможности? Может, у него в шкафчике в раздевалке?

– Нельзя хранить лекарства за пределами медпункта, – повторила она. Правило казалось осмысленным, однако в нашем случае все упиралось в расстояние до классной комнаты Рэйни, и эту неувязку нам предстояло разрешить.

– Лекарство не опасное… оно не повлияет на детей, которым оно не требуется, – сказала я. – Оно лишь открывает дыхательные пути тому, кто не может дышать.

– Будем хранить здесь, – решительно сказала Плечистая, глядя на меня в упор. Китай – место с кучей правил, и в данном случае официальные правила были ясны.

«Но где тут лазейка?» – задумалась я. Китайцы имели дело с таким количеством писаных и неписаных правил – государственных, общественных, культурных, – что зачастую, чтобы как-то функционировать в этой системе, приходилось вертеться и даже нарушать закон. Правила, взятые по отдельности или купно, были попросту слишком жесткими, чтобы следовать закону до последней его буквы. Древняя китайская поговорка –制度是死的, 人是活的 – гласит: «Правила мертвы, а люди живы». Одна знакомая, работавшая на некоммерческую структуру, говорила мне, что «правила либо слишком жесткие, либо слишком дурацкие и потому в конечном счете они просто для красоты».

Для красоты оно или нет, с одним из таких правил я и бодалась. Китайцы всегда, казалось, понимают, как разрешать подобные противостояния при помощи гуаньси – одаривания, кстати и вовремя подгаданного, замолвленного словечка или еще какого-нибудь кульбита. Но и через несколько лет, которые я прожила в Китае, все это виделось мне по-прежнему не менее загадочным, чем павлиньи брачные танцы. Происхождение у меня, может, и китайское, но почти все мои первые дни в Шанхае я чувствовала себя неуклюжей иностранкой.

В отличие от меня Рэйни как раз приспособился. Он сам отыскивал способы добиваться своего. Хотел больше воды – и обнаружил, что изображать кашель есть самое действенное средство достичь своей цели, не навлекая на себя учительский гнев. Он рос внутри системы.

У его матери такой волшебной уловки не нашлось. Я запросила встречу с учителем. Поставила учительнице Чэнь медицинский вопрос ребром. А теперь вот держала в кулаке ингалятор и имела дело с двумя школьными медсестрами. Никакого компаса при мне – оставалось лишь повторяться.

– Если лекарство останется здесь, оно будет слишком далеко и не успеет помочь, – сказала я.

– Мы доберемся до него за три – пять минут. Поспешим, – сказала Плечистая.

– Будет слишком поздно, – сказала я настойчивее. – Если случится приступ, он не сможет дышать. Ему тут же нужно две дозы.

Плечистая заметила лазейку.

– В те дни, когда он кашляет, будет отдыхать в медпункте. Мы посидим с ним во время занятий на воздухе, – сказала она, показав на кушетку неподалеку. Я глянула на эту мебель – жалкая кроватка в углу.

– Нет-нет-нет-НЕТ! – проговорила я быстро. – Бегать ему полезно – это помогает его легким раскрываться и сокращаться.

– Ну, тогда мы просто будем хранить здесь лекарство, – сказала Плечистая. Строка 37 инструкции еще разок.

– Вы не сможете добраться до него вовремя. Вот что случится, – возопила я от отчаяния. Наложила руки на горло, изобразила самую перекошенную гримасу из доступных мне и принялась давиться и задыхаться. – Акх-х-х-х, экх-х-х-х-х, хр-р-р-р-р, – хрипела я, мотая языком и выпучив глаза.

– Ой! – воскликнула сестра Ян. Они с Плечистой завозились на стульчиках.

– Сяочуань способна убить человека, если ему не помочь. Вы дадите ему умереть? – спросила я в лоб.

– Нет, нет, – сказали они, переглядываясь. Я все еще держала руки у горла. Чуяла, что прорыв близок.

Плечистая пришла к решению первой.

– Может, Рэйни нужно перевести в другой садик – для детей с особыми нуждами, – сказала она, знающе покачивая головой. – Можем дать рекомендацию.

– Ой! Нет-нет-нет, – сказала я поспешно, убирая руки от горла. – Нет, нет. Состояние Рэйни не критическое. – Слыхала я о таких садиках. Это заведения для «проблемных» детей с чем угодно – от аутизма до рассеянного склероза, таких малышей упрятывали туда подальше от общества. Китайская образовательная система в целом не имеет формализованных критериев определения детей с инвалидностями или особыми нуждами, и нет опыта обучения этих детей вместе с остальными (хотя я знакома с несколькими специалистами и энтузиастами, которые пытаются изменить положение дел).

Плечистая и медсестра Ян – хоть бы что, сидели себе и все. Смотрели на меня. Ждали.

– Ладно, давайте хранить лекарство здесь, – сказала я, вручая им ингалятор. Плечистая кивнула, и ингалятор исчез у нее в ладони. Поговорю с врачом Рэйни о том, как влиять на его кашель ежедневным стероидным ингалятором – такую долгосрочную профилактику мы могли проводить и дома.

Но Плечистая со мной еще не разделалась.

– Нам нужна справка от врача с именем ребенка и с названием препарата, – сказала она.

– У меня нету, – ляпнула я, не подумав. – Я это лекарство купила в Америке. Справка, о которой вы говорите, осталась в аптеке.

Плечистая попросту повторила запрос, глазом не моргнув, глядя на меня. Рэйни, очевидно, начал приспосабливаться к этой среде самодурства, а мать его все еще барахталась внизу. Чутье подсказывало мне, что эти стычки могут рано или поздно привести к некоему решению о том, стоит ли Рэйни оставаться в системе. Но пока было ясно, что, если я не подчинюсь регламенту «Сун Цин Лин», моего сына выпрут из садика.

– Принесу справку завтра, – сказала я Плечистой, глядя себе на туфли.

Рэйни родился в Лос-Анджелесе, где круглогодичное солнце озаряет пикники в парках, консультанты по грудному вскармливанию приходят на дом, а нянечки веруют в свободу воли у младенцев, произвольные игры и соки из местных огурца и моркови. Наши калифорнийские семейные встречи – зацелованные солнцем, родители попивают пино-нуар и расправляются с кружком бри, а дети бродят по парковой траве.