Василий Белов ,

писатель

Московские демократы, на все лады клеймящие коммунистов, ничуть не протестовали, когда уже во времена перестройки устанавливалась грандиозная глыба на Октябрьской площади. Я видел, как ее везли по Москве. Ночью, с прожекторами. Земля содрогалась от неимоверной тяжести. Демократы не торопятся убирать эту тяжесть и сейчас, когда полностью захватили власть. Где логика?

Я думал об этом вечером, накануне запланированного и разрешенного властями Москвы митинга. Почему Лужков и Ерин, когда вся Москва уже давно скрипела зубами, с такой легкостью согласились на анпиловский митинг? Этот вопрос даже не возник в моей голове, не возник он и у большинства москвичей. И напрасно. Потому что этот митинг оказался частью общего стратегического плана по разгрому осажденного Съезда и последующему разгону всех Советов вообще.

Воскресенье 3 октября я опоздал на Октябрьскую площадь (честно говоря, проспал). Приехал в центр, на Пушкинскую, около часу дня. Пока заходил к знакомым, пока шел до Арбата (наблюдая, что происходит), прошло еще полчаса. В метро около военного министерства не пропускали. Решил идти к Октябрьской пешком, но из этого ничего вышло. Долго шел до действующей станции метро, хотел выйти на «Баррикадной», но поезд проскочил мимо нее. Я снова оказался на Пушкинской. Митинг к этому времени кончился.

Дальше у меня провал в памяти. Помню, что какимто образом я втянулся в спор, происходивший в поезде метро. Возбужденный, встревоженный человек, едва сдерживая гнев, энергично возражал какой-то демократической даме, ругавшей всех митингующих:

– Чего они кричат? Чего им надо?

– Вот попадете под омоновскую дубинку, тогда, может, и поймете, чего кричат.

По Садовому кольцу в сторону Дома Советов во всю ширину улицы шли и шли. Торопились с разноцветными, в том числе красными, флагами (некоторые бежали) возбужденные москвичи. На асфальте валялся милицейский щит, стояли чьи-то легковушки с разбитыми стеклами, грузовик с раскрытыми дверцами. Везде было полно народу и – странно! – вокруг ни одного милиционера, ни одного омоновца. Ведь еще утром они гроздьями стояли на всех прилегающих к Дому Советов улицах. Куда так дружно исчезли?

У мэрии (как чуждо для русского слуха это слово, звучащее почти одинаково с дорогим для каждого православного именем), у мэрии я оторвался от опекуна, смешался с толпой. Кругом ликовали, везде валялись какие-то бывшие заграждения, под ногами хрустело стекло разбитых окон. Я проскочил сквозь оцепление Руцкого, забежал по ступеням на площадку перед входом в мэрию (почему-то хотелось узнать, что происходит внутри.) Военный с автоматом выскочил на площадку:

– Назад! Назад! – кричал он.

Я покинул площадку, направился к тройным оцеплениям Дома Советов. Осада была снята. В проходы между витками колючей проволоки шли и бежали люди. Я перелез через баррикадный завал. Еще горели кое-где ночные костры защитников, но сами защитники уже смешались с толпой, казалось, что уже никто не охранял подступы к Дому Советов…

Я прошел к восьмому подъезду, протолкался к дверям, где стоял пост. Меня знали тут по предыдущим визитам и пропустили.

Что происходило внутри? Ликовали, кажется, все, даже подосланные провокаторы. Одни иностранные корреспонденты и телевизионщики не выражали восторга. Все поздравляли друг друга. Я прошел на балкон, нахально уселся в ложе для гостей и газетчиков. Чья-то телекамера усиленно снимала мою персону. Поздоровался с Умалатовой, сидевшей сзади, начал разглядывать депутатские ряды внизу. Ярко горели люстры, участники съезда поспешно собирались на заседание. Вот в середине зала показался бледный до желтизны Руслан Хасбулатов, улыбаясь и отвечая на поздравления он продвигался к президиуму, какая-то дама поздравила его поцелуем. Он прошел в президиум, сказал короткую речь, сообщил, что мэрия взята, Останкино тоже, на очереди Кремль. В ответ радостные аплодисменты и крики «Ура»…

Я сказал одному из знакомых: «Не говори гоп, покуда не перепрыгнешь…». И вышел из зала. В буфетах уже продавали горячий чай. (В первые дни осады, когда электричества не было, пили какой-то холодный ягодный напиток.) я решил остаться тут до утра. Так Останкино взято? Но прошел час, и кто-то, кажется, Володя Бондаренко, сказал, что в Останкине идет бой. Я вышел через 8-й подъезд, довольно бесцеремонно отделался от сопровождавших меня знакомых, прошел через толпу и через проходы среди баррикад,

Ни одного милиционера, ни одного омоновца! Вход в метро свободен. Я уехал на ВДНХ. У телестудии действительно шел «бой», о котором надо сказать отдельно.

…Сейчас же я вспомнил вдруг эпизод из жизни полководца А.В. Суворова. Однажды, когда под напором (кажется, турецких) войск русские дрогнули и побежали, Александр Васильевич тоже пришпорил кобылу. Он поспешно скакал с поля боя вместе со всеми, молча сперва, а потом давай кричать:

– Заманивай их, братцы! Заманивай!

«Братцы» понемногу очухались, «заманили». Потом развернулись на 180 градусов и ударили. Да так, что от противника мало чего и сталось.

Конечно, Ерин-министр на Суворова не тянет. Но Хасбулатов с Руцким, опьяненные взятием почти не охраняемой мэрии, оказались очень похожими на тех турок.

Гениальными, впрочем, как и всегда, оказались СМИ. Они срочно, видимо, еще до кровавого понедельника создали несколько запасных и рабочих мифов. Например, очень пригодился миф о полной растерянности в окружении Б.Н. Ельцина 3–4 октября. Корреспондент Сергей Пархоменко специально для этого всю ночь проторчал в Кремле. Мифу о планируемых боевых вылазках из Дома Советов, конечно, никто из серьезных людей не верил. Но это и не важно. Главное, чтобы врать, врать и не останавливаться. А миф о русском фашизме? Тьфу, прости меня, Господи… Ведь баркашовцев в свое время для того и узаконили, и собрали в кучу, для того и нашили им черных мундиров, чтобы Козырев и Гайдар, ни слова не говоря о бейтаровцах, на весь мир вопили о русском фашизме. «Заманивай их!», «заманивай!». И вот единственный сын космонавта Егорова сражен омоновской пулей (А. Вураки ). Это под жуткой иглой Останкинской башни! Нет, не фашисты хотели взять Останкино, а обычные московские юноши, которым надоела вселенская ложь этих самых СМИ, надоело то, что синявские называют Россию собакой, что Войнович в каждом русском солдате видит Чонкина.

«Русский рубеж», № 1(20), декабрь 1993 г.

Владимир Крупин ,

писатель

Потом, назавтра, я сходил к тому месту, где стоял в день обстрела, около трансформаторной будки. Уже мальчишки искали гильзы, уже туристы покупали их за валюту, уже мир, ближний и дальний, насмотрелся на братоубийство в прямом эфире.

Помню отчетливо, что иногда, когда пули сухо и звонко обозначались вблизи или чиркали по асфальту, охватывало чувство: «А! и пусть убьют! так и надо! чем я лучше любого из тех кого убивают?» Разве дело в Руцком, Ельцине?