Я вглядываюсь в её лицо, в тонкую морщинистую кожу, опухшие зелёные глаза, которые нечем прикрыть от надвигающегося ужаса и жара.

«Но как же я заберу его домой, Бабба? – спрашиваю я. – Как мне разбудить его?»

В ответ не раздаётся ни слова. Какая я беспомощная. Будь я сильнее, отважнее… лучше… Я бы остановила казнь. Однако я давно уяснила: в этой вселенной желания не сбываются.

Тор вынимает из кармана зажигалку.

Я слышу – правда, слышу! – скрежет металлического колечка и чувствую запах только что потушенных спичек. Крошечное пламя трепещет на ветру. Какое крошечное… и каким огромным и пожирающим всё станет оно спустя мгновение! Торн, словно услышав мои мысли, подносит огонь к наконечнику палки. Секунда – и у него в руках огромный средневековый факел.

Толпа охает в унисон. Кое-где среди дефов слышится плач.

– Неправильно это! – кричит кто-то. – Нельзя так.

Торн подходит к куче дров и веток. Его глаза зловеще сверкают в отблесках пламени. Он мастерски перебрасывает факел из руки в руку, так что пламя оставляет в воздухе оранжевую полосу. Торн ухмыляется.

– Вот что бывает с предателями, Бабба.

Сначала мне кажется, что крик вырвался у меня, но потом понимаю, что это испуганно взвыла Саскья:

– Нет, нет! Господи, не надо!

И посреди этого кошмара я думаю только о себе. Так нельзя, я понимаю, но мне обязательно надо спросить Баббу, и я спрашиваю: «Как я попаду домой? Ведь больше нет канона, нет истории, которую нужно прожить».

«Ах, дитя моё. История есть всегда. А в нашем мире ты истинная спасительница. Сделай то, что делала всегда. Спаси дефов». – «От чего?»

Торн подходит к среднему столбу, его голова оказывается возле ног Баббы. Подняв факел над головой, он показывает огонь старой пророчице.

«Пора прощаться и разрывать связь, – говорит Бабба, – иначе ты почувствуешь то же, что и я».

Я едва понимаю смысл её слов.

«Нет, Бабба. Я этого не вынесу».

По моим щекам текут слёзы, а в груди так больно, как будто её вот-вот разорвёт изнутри.

Бабба улыбается.

«Не бойся за меня. Самая лучшая история не жертвоприношение, а возрождение. Помни об этом, дитя моё».

«Ты родишься снова?» – спрашиваю я, однако связь разрывается, и мы больше не слышим друг друга.

Дефы затаив дыхание смотрят на костёр.

Пламя трещит, разбрасывая искры и рыча, как стая голодных псов.

Сейчас огонь коснётся веток.

Неожиданно Торн обращается к Нейту:

– Последнее слово за тобой.

Нейт поднимает руку, чтобы отбросить со вспотевшего лба волосы, и я вижу её – крошечную точку на внутренней стороне его запястья. Такая же метка есть у президента гемов. У меня в голове вертится только одно: «Предатель». А сердце наливается яростью.

Нейт медлит, и на его лице проступают по очереди ужас и одобрение. Наконец он принимает решение.

– Пусть горят, – произносит Нейт.

Я ожидала, что Торн швырнёт факел в самую гущу дровяной кучи, но он подносит пламя к сухим веткам медленно и осторожно, почти ласково.

Дрова разгораются – назад дороги нет. Воздух наполняется гулом костра, пламя охватывает ветки и брёвна, окрашивая их в красные и жёлтые тона, карабкаясь ввысь.

И тогда у Баббы вырывается первый вопль.

Густой и тёмный, как дым.

– Элис —

Со слезами на глазах я дочитываю последний отрывок на сайте Фанбоя. От фанфика невозможно оторваться.

Бабба взяла на себя вину, чтобы спасти Нейта. Она его защитила. Умерла, чтобы он жил. Торн сжёг её на костре. А Нейт ему позволил. В голове не укладывается – как малыш Нейт позволил сжечь Баббу?! Он, конечно, раскаивается, мучается, но каким-то чудом свыкается с этой мыслью. Нейт думает, что так он отпустит её на волю. Бабба выйдет из тюрьмы дряхлого, бессильного тела.

Где-то я слышала недавно что-то подобное. «Мы его отпускаем». Так говорят родители Виолы о Нейте. Очень странно.

Я тру глаза дрожащими пальцами. Виола и Кейти там… прямо сейчас… и Нейт с ними… Он не виноват, что Фанбой превращает его в последнего мерзавца. Трое моих лучших друзей – в самом страшном месте на свете. Торн сжигает на костре бывших соратников, а Говард Стоунбек собирается истребить дефов… Опасности множатся на глазах.

«Надо отдышаться и прийти в себя. Может, я всё придумала? А может, всё и правда хуже некуда… Взгляну на татуировку и выясню – правда это или глупые выдумки».

У больницы собралась большая толпа репортёров. Внутрь чужих не пускают, вот они и кружат у входа, как хищники. Да они и есть обыкновенные шакалы. Меня встречают вопросами, фотографируют, сверкая вспышками в лицо. Я опускаю голову и смотрю под ноги, но лицо не закрываю, как делают звёзды. «Зачем? У меня красивый профиль… пусть любуются бесплатно».

Дежурная сразу же меня узнаёт. Виола называла эту девушку «растрёпа Милли». Не знаю, как её зовут, может быть, и правда Милли. Ви умеет посмеиваться над знакомыми без злости, по-доброму. Если бы я придумала Милли прозвище, наверняка получилось бы жестоко.

– Они в интенсивной терапии, – сообщает Милли, сочувственно тараща глаза.

Она похожа на жука в парике.

– Спасибо, – коротко отвечаю я.

– Хотите, вас проводят? Представляю, как вам тяжело… – Девушка умолкает, не договорив.

Я с натугой улыбаюсь.

– Ничего. Я справлюсь.

Я иду к палате интенсивной терапии, и каждый встречный обязательно оборачивается мне вслед. К навязчивым взглядам я давно привыкла, а вот шёпот терпеть не могу. Каждый раз одно и то же. «Наверняка думает, что она – дар Божий. Спорим, трахается она, как крольчиха! Блондинка, но крашеная». Ну и моё любимое: «Скажите ей кто-нибудь, что “Спасателей Малибу” уже сто лет как не снимают». Но сегодня все молчат. Они знают, кто я – единственная живая и здоровая из «четвёрки с “Комик-Кона”».

Посидев немного с девчонками – сегодня у меня другие планы, – я делаю глубокий вдох и иду в палату к Нейту.

Присев на край кровати, я стараюсь дышать ровно, успокаиваю готовое выскочить из груди сердце. Если татуировка на месте, то две мои теории верны: первая – Нейт жив и находится в мире «Танца повешенных», вторая – с каждым следующим отрывком Фанбой меняет мир «Песни повешенных».

Ещё разок втянув воздух для храбрости, я переворачиваю руку Нейта, чтобы взглянуть на внутреннюю сторону его кисти. Вот и он – маленький чёрный кружок. На месте. Время будто замедляет бег, пока я вынимаю из сумки телефон и делаю то же самое, что вчера сделала Виола – фотографирую татуировку и увеличиваю снимок.