— Повернись, — сказал голос за спиной.

Голос был женский. Хелье повернулся. Женщина поднесла ховрег к его лицу, но он успел разглядеть ее черты — красивые, тонкие, слегка восточные. Русые волосы, возможно с рыжиной. Большие, очень синие глаза. Презрительные губы. Безупречный овал лица. Тонкая рука, держащая ховрег. Мужская одежда.

— Совсем еще мальчишка, — определила женщина, воркуя низким, бархатным, слегка простуженным голосом, разглядывая Хелье. — Неужели нельзя было подобрать кого-то получше да поумнее. Даже жалко как-то.

Она убрала ховрег от лица Хелье и кивнула спешившемуся. Хелье почувствовал, как ему сзади на шею накидывают веревку. Он подался назад, обернулся, и схватил то, что было ближе всего — зажженный ховрег. Спешившийся попытался вырвать ховрег у Хелье из руки. Вдвоем они качнулись, сперва назад, затем вбок. Конник со свердом примеривался, как бы ткнуть Хелье клинком, но спешившийся мешал. Лошадь, которую женщина держала под узцы, подалась вперед. Хелье сделал отчаянное усилие, рванул ховрег за древко, и угодил им, ховрегом, лошади в глаз.

Обезумевшая от боли и страха, лошадь заржала и встала на дыбы, качнувшись в сторону и сбив женщину с ног. Спешившийся отскочил, чтобы не быть раздавленным копытами. Хелье упал и откатился в сторону. Вскакивая на ноги, он увидел прямо перед собой стремя. Лошадь полетела с места галопом, но он успел схватить — левой рукой стремя, а правой луку седла. Рывком он вполз на спину лошади, стараясь не выпустить луку, и оказался лежащим поперек на бешено подпрыгивающем седле. Если я не сумею удержаться и свалюсь, мне конец, подумал он. Яростно вскрикнув, он переместил плечи и голову к гриве, а ноги к крупу. Схватившись за гриву скачущей лошади, он утвердился в седле и нащупал повод.

— Подлец! — услышал он крик женщины. — Да езжайте же за ним, дураки! Живее!

— Стой! — закричал спешившийся. — Стой, приамова хорла!

Лошадь сама летела к воде, прямым, как ей казалось, путем. Хелье слышал за собой топот копыт — всадники устремились в погоню. Он попробовал управлять обезумевшей кобылой. Она не слушалась. Единственное, что он сумел сделать — не дать ей слететь по пологому склону прямо к Волхову. Вместо этого, натягивая повод, он заставил ее взять правее, к утесу, выступающему над берегом возле торга. У края утеса лошадь остановилась и, возмущенно заржав, начала разворачиваться. Конников отделяли от Хелье двадцать шагов. Хелье дернул уздечку и, притянув колени к подбородку и, чудом не запутавшись в стременах, оттолкнулся от седла заваливающейся на бок кобылы, крутанулся в воздухе и головой вниз полетел в воду.

Он проплыл под водой так долго и так далеко, как смог. Вынырнув, он оглянулся. Ховреги над утесом. Видят? Не видят?

По тому, что стрела вошла в воду в двух локтях от его головы, Хелье понял, что видят, и снова нырнул. На этот раз он плыл под водой не прямо к середине реки, но по диагонали, используя для большей верности течение. Когда он снова вынырнул, ховреги вдали превратились в едва заметные точки, медленно передвигающиеся вдоль берега. Вскоре на луну наконец-то наползло облако и поверхность реки стала почти черной.

Доплыв по течению до окраины, Хелье выбрался на берег даже не прислушиваясь. Ему было все равно, найдут его или нет. Он очень замерз, стучал зубами, устал, вымотался, и был абсолютно равнодушен к жизни. Он долго колотил в дверь Евлампиева Крога, пока наконец не услышал за дверью шаги. Испуганный голос Евлампии спросил:

— Кто там? Иди отсюда, а то сейчас сторожей подниму.

— Это я, — сказал Хелье хрипло. — Хелье.

Застучали засовы. Дверь открылась и Евлампия, простоволосая, в одной длинной рубахе, со свечой в руке, уставилась на Хелье испуганными сонными глазами.

— Ети хвиту мать!.. — пробормотала она растерянно. — Заходи, чего встал.

Хелье шагнул в сени. Евлампия закрыла дверь, задвинула засовы, и еще раз оглядела гостя. Хелье стоял столбом, не чувствуя тела. Покачав головой, Евлампия взяла его за локоть.

— Пойдем, — сказала она. — Тебе в баню нужно. Иначе до завтрашнего вечера не доживешь.

Они пересекли крог и вышли к двери, ведущей на задний двор.

— Подержи, — велела Евлампия.

Хелье негнущимися пальцами взял у нее свечу. Евлампия отворила засовы.

Оставив Хелье в предбаннике, Евлампия пошла разводить огонь. Через полчаса Хелье, сидя на полке, начал медленно приходить в себя. Его оттирали какими-то тряпками и обмахивали веником, обливали водой и снова оттирали, по какой-то особой новгородской методе. Удивленно рассмотрели его серебряный нательный крестик и ничего не сказали. Его клали на живот, переворачивали на спину, мяли, терли ладонями, и в конце концов привели в осмысленное состояние. Голая и пышная, вовсе не плотная, Евлампия поддавала пару, меняла веник, поила Хелье водой и бодрящим свиром, выводила в предбанник остыть, и снова заводила в парную. У нее начисто отсутствовала талия, а ноги были коротковаты, зато полная грудь с большими сосками поразила возвращающегося к жизни Хелье совершенством линий, а щиколотки умилили неправильностью и беззащитностью.

Сидя в предбаннике, завернутый в простыню, Хелье глотал бодрящий свир, икая и тараща глаза. Он был очень возбужден, но двигаться уже не мог. На него надели сапоги и накинули сленгкаппу, и повели, шатающегося, через леденящий кожу воздух заднего двора в жилую пристройку. Видимо, он уснул на ходу, поскольку когда он в следующий раз открыл глаза, то обнаружил, что лежит на перине, под покрывалом, голый, в невиданном дотоле помещении, а рядом с ним примостилась и легко поглаживает его по шее и безволосой еще груди радушная хозяйка. Очевидно, это была хозяйкина спальня. Хелье потянулся сладко, помычал носом, и перекатился на хозяйку. Пышное ее тело показалось ему удивительно мягким, податливым, теплым и уютным. Его, это тело, было очень приятно целовать. В нужные моменты оно становилось вдруг упругим и очень женственным — во всяком случае, ему так казалось. Хозяйка Евлампия постанывала неожиданно высоким, жалобным голосом, обнажая мелкие но крепкие зубы, и обнимала его пухлыми мягкими руками. В какой-то момент он проснулся полностью, задрожал всем телом, и крикнул протяжно юношеским ломким тенором, а через несколько мгновений сознание выключилось окончательно.

В следующий раз Хелье проснулся ближе к полудню и обнаружил, что лежит один на мягкой перине и чувствует себя превосходно. Зевнув и потянувшись сладко, он укрылся с головой, вдыхая запах, свой и Евлампии, и сразу возбудился. Может, она скоро придет, подумал он и стал ждать.

Она действительно вскоре зашла с серебряным подносом. Хелье перевернулся на спину и высунул голову из-под покрывала. Не говоря ни слова, она водрузила поднос ему на живот, вернулась к двери, тщательно задвинула все три засова, присела на постель и посмотрела томно. На подносе помещалась кружка с дымящимся бодрящим свиром, горбушка хлеба, щедро намазанная маслом, и комок смолы.

Хелье вдруг сообразил, что действительно очень голоден. Еще ему хотелось ссать, но с этим можно было повременить. Он быстро съел хлеб, отпил половину кружки, и стал жевать смолу, а Евлампия все сидела на постели, иногда поглаживая его по колену через покрывало. Свесившись с кровати, он опустил поднос на пол, выплюнул на него смолу, и сразу приник к Евлампии. Вообще-то ей следовало бы помыться после ночной любви, как, впрочем, и ему тоже. А может и нет. Запах ее пота не раздражал, даже наоборот, притягивал, как только Хелье к нему привык — крепкому, свежему, молодому. Он поволок Евлампию на себя и уложил на спину. Некоторое время он возился с тесемками на лаптях и онучами, стаскивал с нее юбку, спеша снимал с нее рубаху, выдирал из-под нее покрывало, и, лежа поверх нее, укрывал себе спину, ютясь и одновременно зверея от нетерпения. Евлампия принадлежала к категории женщин, которым не нужно много двигаться, чтобы возбудить себя и любовника. Чем меньше движений, тем сильнее возбуждение. Хелье вошел в нее без всяких усилий и сразу остановился, повинуясь желанию и инстинкту, а не опыту, которого не было.