Однако артист лишь самодовольно ухмыльнулся и положил их себе в рот.

– Эй, сестренка, еще перцев чили! – позвал ее Джай, не оглядываясь. С ним одновременно говорила целая толпа старух. Подняв мешок, Рамита забросила его на тележку, служившую им прилавком. Боги, как же жарко! У них, по крайней мере, был навес. Температура повышалась, и вид торговавших с покрывал бедняков становился все более и более измученным.

– Рамита, – услышала она, и ее сердце подпрыгнуло.

Она увидела опершегося на тележку Казима, державшего в руках биту для игры в каликити. Казим сверкнул зубами, ослепительно-белыми на фоне короткой бородки и усов, придававших ему столь восхитительно-распутный вид.

От одного взгляда на него кожа девушки стала влажной, а в животе у нее все перевернулось.

– Казим.

Его глаза были темными, серо-черными, красивыми, как эбен. Он подбрасывал биту в руке.

– Я иду играть в эту лакхскую игру, которую вы так любите. Можешь одолжить мне своего брата?

Джай с надеждой посмотрел на Рамиту.

– Ну…

– Ты уже закончила готовить, – выпалил Джай. – Теперь тебе остается лишь торговать, пока товар не закончится. Уже почти время обеда. Гурия тебе поможет. – Гурия была сестрой Казима и ее лучшей подругой. – Прошу, сестренка…

Казим с надеждой улыбнулся, и Рамита не смогла им отказать.

– Ой, ну хорошо. Идите же, идите! – Хлопнув в ладоши, она посмотрела на лицо любимого. – Идите развлекайтесь. Мужчины со своими непонятными играми.

Впрочем, говоря это, Рамита хохотала.

Казим благодарно коснулся ее руки. От этого потаенного знака близости девушка запылала и взмокла одновременно. Казалось, сам воздух пел. Двое юношей побрели прочь.

– Только посмотри на них, – рассмеялась Гурия. – Мальчишки что, никогда не взрослеют? Даже твой отец любит махать этими дурацкими битами. Кстати, ты видела, как он уходил с Викашем Нурадином?

Гурия была выше Рамиты и более пухленькой. Некоторые мальчишки постарше плохо к ней относились из-за того, что она была чужестранкой, исповедовала амтехскую религию и имела больного отца, однако Казим яростно ее защищал, а дважды с ним не решался связываться никто. На Гурии была накидка-бекира, полностью скрывавшая ее тело.

– Почему мы, женщины амтехской веры, должны носить на себе эти нелепые душные палатки, в то время как вы, омалийки, можете ходить полуголыми, и никто вам ничего не скажет? – пожаловалась она, хотя сегодня ее капюшон был отведен назад, открывая чувственное лицо.

Она быстро обняла Рамиту, и обе обернулись к толпе покупателей. Пора было браться за дело.

Так они провели весь день, отправившись подремать, едва солнце начало припекать особенно сильно, а ряды покупателей поредели, и вернувшись, когда светило стало клониться к горизонту. Пришло время убирать товар, а Казим и Джай все еще не воротились. Беззлобно ругая их, девушки взялись складывать в тележку то, что не успели продать за день, и кухонную утварь. Грязная земля была усыпана мусором, а каждая стена на рынке, у которой ничего не стояло, – мокрой от мочи. Сгущались сумерки. Наступая на жеваный паан, девушки возвращались домой, катя тележку по остывающим улицам. Вокруг носились игравшие в догонялки дети. Мимо них проплелся запряженный в большую телегу старый верблюд; погонщик спал у него на спине. Солдаты выкрикивали им грубые предложения, в ответ на которые Гурия едко огрызалась. Догоравшие факелы наполняли переулки дымом. Рамита мысленно подсчитывала выручку за день: около шестидесяти рупалов – по меньшей мере, в три раза больше, чем обычно. Накануне фестивалей торговля всегда шла хорошо. Отец будет доволен. Возможно, он ушел, чтобы купить у Викаша подарки? Он всегда находил на рынке безделушки, которые их радовали, а торговаться так, как он, не умел никто.

Пробираясь сквозь толпу, они наконец оказались у невысоких ворот, которые вели в маленький дворик, заваленный всяким барахлом. Отец Рамиты был настоящим скопидомом. Над этим хламом возвышалось узкое каменное жилище Анкешаранов. Оно было высотой в три этажа и имело подвал, однако ширина его не превышала десяти футов. С обеих сторон дом был зажат соседними. Дед Испала сначала снял, а затем выкупил его. Их семья постепенно обживала этот дом, пока сама не стала его частью. Они чинили и обновляли свое жилище каждый сезон, упорно трудясь и смешивая собственный пот со строительным раствором. Когда Рамита и Казим поженятся, они займут вторую спальню на верхнем этаже, пока не отстроят еще один этаж для себя. В этом доме они проведут всю свою жизнь, как в ней провели ее дед и отец Рамиты. Пока что она делила вторую спальню с Гурией, а юноши спали на крыше. О собственном уголке не приходилось и мечтать.

Этим вечером дом казался каким-то странным. Обычно мать Рамиты была на кухне с детьми, с аппетитом ужиная и ворча, пока Испал с Разом курили и пили на заднем дворе. Девушки с любопытством переглянулись. Войдя на кухню, Рамита прикрикнула на младших, призывая их к порядку. Гурия, забрав из тележки кухонную утварь, принялась ее мыть. Затем она стала кормить детей, а Рамита, прихватив ведро, отправилась в переулок за водой.

Когда она вернулась, в доме уже восстановилось подобие порядка. Гурии удалось уговорить девочек убраться, а мальчики повторяли слова, выведенные на принесенных ими из школы аспидных досках, – фразы об уважении к родителям из омалийской священной книги.

«Ха! А мои-то родители где? – подумала Рамита. – Уединились наверху? А где Раз? А Джай с Казимом? Что вообще стряслось?» Поднявшись по узкой лестнице, она несмело постучала в дверь родительской спальни.

– Отец? Матушка? Вы там?

Рамите показалось, что она слышит плач матери, и девушка в растерянности схватилась за сердце.

– Матушка? Что происходит?

Дверь распахнулась, и открывший ее Испал обнял дочь своими большими мягкими руками. Рамита посмотрела на него и на мать, рыдавшую на кровати.

– Отец?

Отец крепко прижал ее к себе, а затем отстранил, держа на расстоянии вытянутых рук. В его ласковом взгляде читалась неуверенность, а губы двигались так, словно он мысленно спорил сам с собой. Наконец он заговорил, и от его слов Рамите стало по-настоящему страшно.

– Лучше тебе войти, дочь, – произнес он.

Спустя час Рамита, шатаясь, вышла из спальни родителей и, оказавшись в их с Гурией комнате, рухнула на свою кровать. Заливаясь слезами, она едва не визжала. Эту комнату она должна была разделить с Казимом. Однако теперь они не разделят ее никогда. Гурия кричала на ее отца, пытаясь заставить его изменить свое решение, а соседи, перепуганные шумом, орали на них на всех. Прекратив бесполезные попытки что-то объяснить, Испал просто прижал ее к себе так сильно, что она едва могла дышать.

Почему отец так с ней поступил? Разве она не была хорошей девочкой? Разве Казим не был ей обещан? Обещан! А теперь его у нее отбирали. И ради чего? Разве у них не было столько денег, сколько им хотелось? Разве все это золото принесет им еще больше счастья? Пусть его и было очень много, больше, чем она могла себе даже представить… Омалийским девушкам полагалось давать приданое, а не быть купленными за него самим. Да еще и стариком, чье имя отец отказывался даже назвать.