На Джерихо навалился сон.

* * *

Сон — это память, а память — сон.

Полная людей платформа вокзала — металлические ограждения, под грязным стеклянным куполом мелькают крылья голубей. Из громкоговорителей льются металлические звуки рождественских песнопений. Холодный серый свет и пятна хаки.

Цепочка согнувшихся под тяжестью вещмешков солдат спешит к багажному вагону. Матрос целует беременную женщину в красной шляпке и шутливо похлопывает ее по заду. Школьники, едущие домой на рождественские каникулы, коммивояжеры в потертых пальто, две худые беспокойные мамаши в невзрачных шубках, высокая блондинка в хорошо сшитом длинном сером пальто, отделанном черным бархатом по воротнику и манжетам. Довоенное, подумал он, сейчас таких не шьют…

Она проходит мимо окна, и он чувствует, что она заметила его взгляд. Он смотрит на часы, захлопывает крышку и, подняв глаза, видит, как она входит в его купе. Все места заняты. Она в нерешительности останавливается. Он встает, уступая место. Благодарно улыбнувшись, она жестом показывает, что рядом достаточно места. Он, кивнув, с трудом втискивается на сиденье.

По всему поезду захлопываются двери, раздается свисток, и состав, потряхивая, трогается. На платформе размытые фигуры прощально машут руками.

Так тесно, что не пошевельнуться. До войны такой близости не потерпели бы, но теперь, во время бесконечных трудных поездок, мужчин и женщин постоянно швыряет друг на друга, часто в буквальном смысле. Ее бедро притиснуто к его так плотно, что он ощущает твердые мышцы и кость. Плечо тоже прижалось к его плечу. Ноги касаются ног. Чулок, шурша, трется о его икру. Он чувствует тепло ее тела, вдыхает запах ее духов.

Глядя мимо нее, он делает вид, что рассматривает проплывающие за окном уродливые дома. Она намного моложе, чем показалось сначала. В профиль ее лицо не из тех, что принято называть хорошенькими, однако оно привлекает твердыми энергичными чертами — он подумал, что к ее лицу подходит определение «благородное». Собранные сзади очень светлые волосы. Когда он пробует пошевельнуться, его локоть трется о ее грудь и ему кажется, что он сейчас помрет от смущения. Он без конца извиняется, но она, похоже, не замечает. У нее в руках номер газеты «Таймс», многократно сложенный, чтобы удобнеедержать.

Купе набито до отказа. Солдаты разлеглись на полу и забили коридор. Обняв вещмешок, будто возлюбленную, на багажной полке спит капрал королевских военно-воздушных сил. Кто-то начинает похрапывать. В воздухе стоит терпкий запах дешевых сигарет и немытых тел. Но постепенно для Джерихо все это исчезает. Когда они касаются друг друга, его кожу обжигает огнем. Икры болят от напряжения, от невозможности подвинуться ближе или отстраниться.

Ему хочется узнать, далеко ли она едет. Каждый раз, когда они останавливаются на одном из полустанков, он боится, что она сейчас выйдет. Но нет: она не отводит глаз от своего газетного квадратика. Скучные, однообразные окраины северного Лондона уступают место монотонным сельским пейзажам, однокрасочным в сумерках декабрьского полудня: мерзлые луга без скотины, голые деревья, разбросанные темные полосы живых изгородей, пустые тропинки, крошечные деревушки с дымящимися трубами, бросающиеся в глаза, как мазки сажи на белом фоне.

Проходит час. Они проехали Лейтон-Баззард, до Блетчли пять минут, когда она вдруг выпалила:

— Немецкий город отчасти по-французски не в согласии с Хамельном.

Он не уверен, что правильно ее расслышал или что ее слова вообще относились к нему.

— Извините?

— Немецкий город отчасти по-французски не в согласии с Хамельном, — повторяет она, словно недоумку. — Семь по вертикали. Восемь букв.

— Ах, вот что, — отвечает он. — Ратисбон.

— Как вы угадали? Не думаю, чтобы когда-нибудь слышала. — Она оборачивается к нему. Крупные черты лица — острый нос, большой рот, — но его притягивают глаза. Они серые — холодного серого цвета, без намека на голубизну. Они, решает он, размышляя позднее, не сизоватого или жемчужного оттенка, а цвета тучи, готовой разразиться снегопадом.

— Это кафедральный город. По-моему, на Дунае. Отчасти по-французски — очевидно, bon (хорошо). Не в согласии с Хамельном. Это просто. Хамельн — Волшебный дудочник — крысы. Ratis bon. Ratisgood. Крыса — это хорошо. В Хамельне так не думают.

Он смеется, потом резко замолкает. Что он несет, разболтался, как идиот.

— Fillupten (Заполните десять). Девять букв.

— Это анаграмма, — моментально отвечает он. — Plentiful (обильный).

Удивленно покачивая головой и улыбаясь, она заполняет клеточки кроссворда.

— Как это у вас так быстро получается?

— Это нетрудно. Надо вникнуть в их манеру мыслить, подбирать синонимы. Можно мне?

Он протягивает руку за газетой и карандашом. Думая над кроссвордом, он в то же время изучающе наблюдает за ней — как она достает из сумочки сигарету и закуривает; чуть наклонив голову к плечу, смотрит на него. «Астра, Тассо, цветок, ландо… » В первый и единственный раз за все время их связи он полностью владеет собой, и ко времени, когда он, вписав в клеточки тридцать слов, вернул ей газету, они медленно проезжают предместья небольшого городка, мимо маленьких садиков и высоких труб. За ее головой видны давно знакомые веревки с развешанным бельем, выкопанные бомбоубежища, огородные участки, почерневшие от проходящих поездов кирпичные домишки. В купе темнеет — они въезжают под железный навес вокзала.

— Блетчли, — объявляет проводник. — Станция Блетчли.

— К сожалению, моя остановка, — говорит он.

— Да, — отвечает она, задумчиво глядя на решенный кроссворд, потом улыбается. — Да. Знаете, я догадывалась.

— Мистер Джерихо! — зовет кто-то. — Мистер Джерихо!

***

— Мистер Джерихо!

Он открывает глаза. На мгновение не может понять, где он. Неясные очертания платяного шкафа в сумерках можно принять за вора.

— Да, — садится он на незнакомой постели. — Извините. Миссис Армстронг?

— Мистер Джерихо, четверть седьмого, — кричит она с середины лестницы. — Ужинать будете?

Четверть седьмого? В комнате почти темно. Достал из-под подушки часы, щелкнул крышкой. К своему удивлению, понял, что проспал весь день.

— Было бы совсем неплохо, миссис Армстронг. Благодарю вас.

Сон был тревожно отчетлив — несомненно более материален, чем эта призрачная комната. Сбросив одеяла и став голыми ногами на холодный пол, он испытал ощущение, словно находится где-то меж двух миров. Им овладела странная уверенность, что Клэр о нем думала и его подсознание, наподобие радиоприемника, ловило идущие от нее сигналы. Дикая мысль для математика, рационалиста, но он никак не мог от нее избавиться. Отыскав мешочек с туалетными принадлежностями, накинул на пижаму пальто.