советский писатель, чей апокалиптический шедевр, «Гадкие лебеди» (иногда его называют «Время дождя»), согласно изначальному замыслу, чередовался с главами основного произведения – как роман в романе. Для большей ясности я продолжу называть внешнее повествование «Хромой судьбой», а роман в романе – «Гадкими лебедями».

Феликс Александрович Сорокин, рассказчик и главный герой «Хромой судьбы», – внешне успешный московский писатель, чье некогда крепкое здоровье начинает показывать признаки старческих недугов. То, как автор предчувствует физически свою кончину (становясь настоящим ипохондриком), отражается на пространстве города, где он живет, и на пространстве города, о котором он пишет. В этом смысле Стругацкие вносят вклад в коллекцию описаний «лиминального города» русской литературы, географической фокальной точки на Земле – места последней битвы между Спасителем и Антихристом[24]. Для Пушкина, Достоевского, Белого, А. А. Блока и Бродского имперский город Санкт-Петербург является воплощением дуальностей, заключительное противостояние которых свидетельствует об апокалипсисе. Для Булгакова и Б. Л. Пастернака апокалиптический город – это «павший» Третий Рим, Москва. В «Форме апокалипсиса в современной русской литературе» Бетеа отмечает, что «лиминальный город» – место, «где современный провидец, находясь в двух разных отрезках времени, бросает взгляд на порядок в ином мире, посреди мирового хаоса и революции» [Bethea 1989: 45]. «Современный провидец», по сути, «главный лиминальный герой», чьи идиотичность («идиот» Достоевского), андрогинность (Николай Белого), безумие (Мастер Булгакова), вдохновение (лирический рассказчик Блока, Живаго Пастернака) или внутреннее изгнание (Бродский) позволяют ему видеть «ничейную зону» между профанной и сакральной сущностями города. Вдохновение и, как ни странно, цензура позволяют герою «Хромой судьбы» Стругацких находиться в двух временах сразу. Понятие отрезка времени здесь необходимо расширить до значения, близкого «хронотопу» М. М. Бахтина, то есть пространственно-временной зоне, которой присущи определенные этические установки. Другими словами, Сорокин – «лиминальный» герой, писатель, работающий и в русле массовой официальной литературы, и в оппозиции к ней. Город, в котором он живет, – апокалиптический, падший город, а города, о которых он пишет, – «лиминальные» города, где все еще идет древняя как мир борьба между противоположными полюсами. И реалистический, и фантастический уровни романа принадлежат к жанру апокалипсиса, так что граница между ними легко проницаема. В современный московский быт, очень правдоподобно описываемый Сорокиным, свободно проникают фантастические персонажи и события из другой, символической реальности. И наоборот, вымышленный ландшафт, нарисованный воображением Сорокина в романе, который он пишет, также является символическим географическим воплощением метафизической проблемы.

56-летний московский писатель (Сорокин), главный герой «Хромой судьбы», говорит, что когда-то работал переводчиком с японского. Иными словами, примерный возраст и занятие рассказчика те же, что и у одного из авторов – Аркадия Стругацкого. Прозаический, разговорный стиль рассказчика и автобиографические факты из его жизни обманывают читателя, который ожидает фантастического сюжета. Сорокин упоминает, что состоит в Союзе писателей и часто ходит в привилегированный клуб, где члены союза могут есть и пить (обычно весьма обильно). Как он сам честно признаёт, он расплачивается за эту и другие привилегии тем, что пишет произведения, укладывающиеся в привычные рамки официального жанра социалистического реализма. В своей частной, неофициальной жизни Сорокин работает над другим романом, в который входят элементы сказочного, научно-фантастического, а также апокалиптические мотивы. Он хранит эту рукопись в синей папке в ящике стола и не надеется опубликовать ее в Советском Союзе. В непрерывном диалоге с Булгаковым Сорокин у Стругацких выступает в роли современного Мастера, стремящегося закончить собственный литературный и философский шедевр, совершенно ясно понимая: «Никогда при жизни моей не будет это опубликовано, потому что не вижу я на своем горизонте ни единого издателя, которому можно было бы втолковать, что видения мои являют ценность хотя бы еще для десятка человек в мире, кроме меня самого» [Стругацкие 2000–2003, 8: 327].

Итак, полуавтобиографические воспоминания, отрывки из настоящих романов Стругацких, подробные натуралистические описания блюд и бесед в писательском клубе образуют в «Хромой судьбе» реалистичный фон для нелепого и незаконченного научно-фантастического сюжета. Рассказчик против своей воли оказывается замешан в заговоре пяти бессмертных, которые ревниво оберегают ограниченный источник своего эликсира жизни. Шестым человеком, нечаянно узнавшим про эликсир, становится он, и его жизнь оказывается в опасности. За ним следует по городу жутковатый персонаж в клетчатом пальто, еще более зловещий в свете его межтекстовой связи с Коровьевым-Фаготом из «Мастера и Маргариты». (Там материализация «клетчатого гражданина» на глазах у Берлиоза является первым признаком надвигающейся гибели редактора, которой он, «клетчатый гражданин», оказывается единственным свидетелем.) Более того, в кафе Сорокин ведется на предложение падшего ангела, покупая у того партитуру труб Страшного суда; и в конце концов он получает письмо с угрозами от пришельцев с другой планеты. Ни один из этих научно-фантастических мотивов не получает дальнейшего развития. Бессмертные с их эликсиром исчезают, а инопланетные пришельцы так и не материализуются, чтобы принудить к выполнению требований, прозвучавших в письме[25]. Параллельно второй научно-фантастический побочный сюжет направляет действия и духовное развитие героя – менее явным, но существенным образом. В этом побочном сюжете по требованию Союза все писатели должны принести образец своего творчества в Лингвистический институт на улице Банной. Новый суперкомпьютер лингвистов способен объективно оценивать любые литературные произведения. Машина запрограммирована на то, чтобы в количественном выражении определять художественную значимость того или иного текста.

Отвлекаясь на проблемы с мафией бессмертных, рассказчик, несмотря на озабоченность тем, чтобы представить собственное творение для научного анализа, раз за разом «забывает» принести образец своей работы в институт. В том виде, в каком этот побочный сюжет заявлен в начале романа, он похож на научную фантастику несколько сатирического характера:

Конечно, ничего нет хорошего лежать бревном на пути научно-технического прогресса, а с другой стороны – ну, люди ведь мы, человеки: то я оказываюсь на Банной и вспоминаю же, что надо бы зайти, но нет у меня с собой рукописи; то уже и рукопись, бывало, под мышкой, и направляюсь я именно на Банную, а оказываюсь странным образом каким-то не на Банной, а, наоборот, в Клубе. Я объясняю все эти загадочные девиации тем, что невозможно относиться к этой затее, как и ко множеству затей нашего секретариата, с необходимой серьезностью. Ну, какая, в самом деле, может быть у нас на Москве-реке языковая энтропия? А главное, при чем здесь я? [Стругацкие 2000–2003, 8: 199].

Серьезный ответ на полушутливый вопрос рассказчика можно найти в зашифрованном виде в нескольких пространствах действия, описанных на разных уровнях романа. Следующий ниже анализ покажет, как урбанистическое пространство действия становится одним из главных героев романа, выступая связующим звеном между фантастическим и реалистическим уровнями сюжета. В