между двумя уровнями реальности. Восприятие Андрея и восприятие старика в равной мере верны: они живут в Советском Союзе во второй половине XX века, и они живут в аду. Если выделить и конкретизировать источник юмора в тексте Стругацких, то обнаружится: юмористические ситуации возникают как неизбежный побочный продукт процесса «стирания»; осознание того, что реальное и фантастическое, мир современного читателя и «преисподние» мировой литературы суть одно и то же, вызывает понимающий иронический смех. В продолжении описанной выше сцены к Андрею и старику подходит остроумный и эрудированный еврей, Изя Кацман.

Андрей сказал, стараясь, чтобы получилось по возможности небрежно:

– Вот этот пожилой господин полагает, что все мы находимся в аду.

– Пожилой господин абсолютно прав, – немедленно возразил Изя и захихикал. – Во всяком случае, если это и не ад, то нечто совершено неотличимое по своим проявлениям [Стругацкие 2000–2003, 7: 262].

Важно понимать: Стругацкие аллегорически представляют Советский Союз как «нечто совершенно неотличимое по своим проявлениям [от ада]», не ограничиваясь периодом сталинизма. Изя еще совсем ребенок, когда Андрей возвращается в сталинистское прошлое – и на самый нижний уровень Дантова ада. Большая часть вымышленного потустороннего мира, фигурирующего в романе, современна периоду его написания, то есть совпадает с Советским Союзом начала 1970-х годов. Следующий допрос подтверждает эту датировку как типичной формой вопросов, так и содержанием ответов Изи.

– Имя? Фамилия? Отчество?

– Кацман Иосиф Михайлович.

– Год рождения?

– Тридцать шестой.

– Национальность?[23]

– Да, – сказал Кацман и хихикнул.

Андрей поднял голову.

– Что – да?

– Слушай, Андрей, – сказал Изя. – Я не понимаю, что это с тобой сегодня происходит, но имей в виду, ты на мне всю свою карьеру испортишь. Предупреждаю по старой дружбе…

– Отвечайте на вопросы! – произнес Андрей сдавленным голосом. – Национальность?

– Ты лучше вспомни, как у врача Тимашук орден отобрали, – сказал Изя.

Но Андрей не знал, кто такая врач Тимашук.

– Национальность!

– Еврей, – сказал Изя с отвращением.

– Гражданство?

– Эс-эс-эс-эр.

– Вероисповедание?

– Без.

– Партийная принадлежность?

– Без.

– Образование?

– Высшее. Пединститут имени Герцена. Ленинград.

– Судимости имели?

– Нет.

– Земной год отбытия?

– Тысяча девятьсот шестьдесят восьмой.

– Место отбытия?

– Ленинград.

– Причина отбытия?

– Любопытство [Стругацкие 2000–2003, 7: 278–279].

Допрос ведет Андрей, недавно, во второй части, повышенный до младшего следователя; он готов обвинить своего лучшего друга во имя деспотического закона, которого не понимает, но и не оспаривает. Несмотря на юмористический настрой допроса, в контексте Данте он помещает Андрея – и все общество – в самый нижний круг ада, оставленный для совершивших грех предательства. В третьей, четвертой и пятой частях романа Андрей продвигается вверх, до первого круга (которого достигает в шестой части).

Если у Дантова ада вертикальная структура, то у ада Стругацких измерения горизонтальные. Духовное путешествие Андрея примерно совпадает с его движением из недр города (где он был мусорщиком) в пригород, а в конце – к не занесенным на карту участкам территории, ведущим от города в Антигород. Андрей возглавляет исследовательскую экспедицию, направляющуюся в Антигород. Ему выделили гражданский отряд, и он берет с собой Изю в качестве историка. По мере удаления (в сторону) от города у Андрея растет способность узнавать и понимать значение картин ада. Ярче всего он осознаёт это в тот момент, когда его отряд находится на грани мятежа. Пространство действия насыщено босховскими мотивами, что заслуживает отдельного отступления от темы.

Иероним Босх

Исследователи Босха разделились на два лагеря. Кто-то считает, что на создание столь причудливых образов Босха вдохновили средневековые ереси, эзотерические секты, алхимия, а кто-то, наоборот, что они служили иллюстрациями для современных, то есть XV века, религиозных проповедей и дидактической литературы; но бесспорно одно: на центральной доске триптиха «Искушение святого Антония» изображен апокалипсис. Поскольку старик признаётся Андрею, что искусство Иеронима Босха «подготовило его к этому» (к жизни в этом городе), мы можем предположить: авторы хотели, чтобы физический и духовный ландшафт «Града обреченного» перекликался – спустя пять веков – с ви́дением мира, которое показал средневековый голландский художник. Такое ви́дение является квинтэссенцией пессимистичного мировоззрения, когда человек оказывает слабое сопротивление злым наклонностям и скорее опускается до животного уровня, чем поднимается к ангелам. Это мир строгого дуализма между искушениями плоти и дьяволом, с одной стороны, и невинными страданиями немногочисленных святых – с другой. Это пример того, из чего и в противовес чему возник философский гуманизм. В «Граде обреченном» очень легко найти изображения зла в духе Босха: обжорство, пьянство, сексуальная распущенность («Семь смертных грехов» Босха), а также хаотичные восстания и горящие деревни («Страшный суд» Босха). Конечно, это почти универсальные образы греха и неотъемлемые черты апокалипсиса. Тем не менее то, что старик открыто ссылается на Босха, позволяет провести более широкое тематическое сравнение между миром средневекового художника и современным адом Стругацких. Некоторые фрагменты прозы Стругацких по своей стилистике достойны сравнения с наполовину человеческими существами, наполовину животными или мифическими чудовищами Босха, похожими на таких же у Сальвадора Дали. В одной сцене пятой части «Града обреченного» несколько военных под предводительством особо жестокого солдата по имени Хнойпек совершают групповое изнасилование недоразвитой девчонки, которую метко прозвали Мымрой, поскольку ничего, кроме этих звуков, она не произносит. Когда Андрей передает смысл происшествия, странные имена героев объединяются, образуя абстрактное существительное – удачный неологизм, определяющий «наполовину человеческие, наполовину животные» орды. Другой неологизм происходит от слова «пупок», и он также применим к частому у Босха мотиву раздутых животов – животов обжор, животов беременных (грешниц) и животов тараканоподобных существ.

И вот тут мы вплотную подходим к вопросу о роли Бога и дьявола в истории. <…> Бог взял хаос в свои руки и организовал его, в то время как дьявол, наоборот, ежедневно и ежечасно норовит эту организацию, эту структуру разрушить. <…> Но, с другой стороны <…> чем, спрошу я вас, занимались на протяжении всей истории самые лютые тираны? Они же как раз стремились указанный хаос, присущий человеку, эту самую хаотическую аморфную хнойпекомымренность надлежащим образом упорядочить, организовать, оформить, выстроить – желательно в одну колонну, – нацелить в одну точку и вообще уконтрапупить. Или, говоря проще, упупить [Стругацкие 2000–2003, 7: 477–478].

Нелепые неологизмы Стругацких, как и визуальные образы Босха, выступают здесь как часть философского осмысления значения хаоса и роли дьявола в истории.

Всадник Апокалипсиса

Насколько мне известно,