С другой стороны, Марк, сам продавая работы, всегда имел на них акт экспертизы — в Третьяковке в те годы вся процедура стоила рубль и выполнялась вполне квалифицированно. Если же акта не было, держал «двойной ответ», а это означало, что при обнаружении подделки он готов возвратить покупателю двойную стоимость работы. Этого, впрочем, ни разу не случилось, и в скором времени к Марку даже стали обращаться как к третейскому судье в спорных сделках.

Особенное впечатление произвела история с «малыми голландцами». К продаже предлагались шесть полотен, подписанных никому не известным именем, но выполненных превосходно, верной и талантливой рукой. Покупатель, директор автоцентра, из тех, кто широко вкладывал деньги, колебался, считая цену слишком высокой, — кто-то ему наболтал, что этих «малых голландцев» сотнями штамповали в Германии в восьмидесятых годах прошлого столетия. Продавец не уступал, ссылаясь на качество живописи, на голову превосходящее помянутые мещанские поделки. Для консультации был приглашен Марк, Едва он взглянул на полотна, в памяти его всплыла одна старая история, вычитанная в петербургской газетке начала столетия. Марк попросил принести растворитель, смочил палец и слегка провел им по готическим литерам подписи художника. Пораженные продавец и покупатель стали свидетелями того, как на темном фоне «голландской» рощи отчетливо проступило: «К. Маковский».

Марк рассмеялся, а продавец схватился за голову. Цена полотна выросла втрое. Суть же истории заключалась в том, что Константин Маковский, уже известный к тому времени живописец, заключил пари, что владеет техникой пейзажа ничуть не хуже голландцев шестнадцатого века, и с блеском выиграл его, исполнив серию полотен в соответствующей манере. О дальнейшей судьбе этих мистификаций ничего не сообщалось. Судя по всему, только сейчас они и всплыли, десятилетия пролежав в безвестности.

Авторитет Архитектора после этой эффектной экспертизы взлетел до небес, а продавец, жучок с огромным опытом и бесчисленными связями, стал одним из надежнейших информаторов Марка и не раз оказывал ему значительные услуги.

В одном Марк оставался непреклонен — ни при каких обстоятельствах не имел дела с «цеховыми». Хотя деньги в их среде обращались громадные и покупали они охотно, полагаясь на имя, а не на качество работы, все они были замазаны, ходили на коротком поводке у милиции. Достаточно было слегка дернуть любого, чтобы выйти на продавца, а уж там дело можно повернуть как угодно. Всякая сделка с предметами искусства, источник приобретения которых не был официально подтвержден, отлично укладывалась в соответствующую статью кодекса.

Тем временем та часть его собрания, о которой Марк говорил «это мое», неуклонно росла. Он продолжал жить в семье, кое-как поддерживал отношения с близкими, однако для хранения основного фонда необходимо было подыскать надежное во всех отношениях место. Такое нашлось в одну из поездок под Серпухов, в городок Протвино, выросший вокруг большого ускорителя Института физики высоких энергий.

Протвино в ту пору представляло собой весьма любопытное зрелище: словно из-под земли возникшие многоэтажные блоки с нестандартной архитектурой и планировкой стояли в уцелевшем сосновом лесу. На четверть их заселяли подданные Франции и Швейцарии, работавшие здесь по программам ЦЕРН, на остальные три четверти — обычные кандидаты и доктора. Обслуга жила попроще, в пятиэтажках и общагах, но и здесь витал некий чуждый душок европейского свободомыслия и раскованности. Городок при ускорителе снабжался по какой-то неслыханной категории. Дабы пустить пыль в глаза иноземцам, магазины были набиты жратвой, фруктами и пивом. Жителям окрестных деревень, поначалу валившим сюда, как в зверинец, со временем дали понять, что их присутствие на территории крайне нежелательно. Ребята в штатском проделали большую работу, но своего добились — лишь изредка здесь можно было встретить аборигена, совершенно обалдевшего от бормотухи, но и того по-быстрому убирали с глаз долой. К слову, ребят этих здесь толкалось больше, чем где-либо, но они ни во что особо не вмешивались, скорее даже поощряя вольнолюбие молодых интеллектуалов.

Сюда Марк приехал поначалу совсем по другому поводу — повидаться со знакомым, время от времени делавшим небольшие заказы на конструктивистскую графику. Но оказавшись на месте и оглядевшись, понял, что научный городок обещает многое. Тактика знакомого была прозрачной — он сбывал купленное у Марка швейцарцам, и совсем не по тем ценам, которые бытовали в то время в Москве.

Русский авангард входил в моду в Европе, а вывезти эти листы, мало походившие на произведения искусства, как их представляла себе таможня, не составляло труда, смешав их с бумагами и документами.

Имелось и другое — высокая академическая среда, почти недоступная в Москве, но здесь живущая куда более открыто, словно в летнем лагере. Это были не только потенциальные покупатели, но и владельцы некоторых вещей и работ, представлявших для Марка особый интерес.

Знакомый не был профессионалом, и Марк, точно просчитав шаги, не только оттеснил его от швейцарцев (а что, собственно, тот мог без него?), но и вынудил перезнакомить со множеством народу в городке, так что вскоре чувствовал себя здесь как рыба в воде.

Это было славное время — физики из молодых легко приняли Марка в свою компанию, и, бывало, он по неделе жил в чьей-нибудь холостяцкой квартире, куда по вечерам набивалась разношерстная компания человек в двадцать громогласных молодых идеалистов, отдававших предпочтение «Бархатному» пиву. Среди них попадались серьезные мальчики из Цюриха и Лозанны, с которыми Марк, невзирая на то что ничего не понимал в беседах всех этих одержимых, мгновенно находил общий язык, прощупывая выходы наверх, к более состоятельным и солидным руководителям научных групп. Имелась неиссякаемая тема — живопись, русский авангард, а уж в этом он к тому времени знал толк, неустанно копя и сортируя информацию.

В каком-то смысле Протвино было тем, что впоследствии получило название «свободная экономическая зона». Сделки — невероятно удачные по московским меркам — здесь совершались почти открыто, и так же почти открыто обращалась валюта — франки и доллары. Три гуаши Лисицкого, приглянувшиеся профессору Тардье, принесли Марку около пяти тысяч долларов, сделав его куда более независимым экономически, чем прежде. В то же время вся эта околонаучная атмосфера, полная безотчетной эйфории, расслабляла, вела к потере привычной бдительности. Не избежал этого и Марк.

Однако довольно скоро он был возвращен к действительности. На остановке автобуса, следующего в Серпухов, когда Марк уже собирался шагнуть в салон, его под локоток вывели из очереди и пригласили прогуляться по берегу речки Протвы, предварительно кое-куда заглянув. «Кое-что» оказалось помещением, смежным с заведением «Русские блины», где два молодых человека вполне заурядной наружности — их можно было принять за технарей из института или снабженцев — произвели личный досмотр и задали Марку ряд вопросов. Слава Богу, при нем не оказалось ровным счетом ничего, даже записной книжки. Только сумма денег в заднем кармане джинсов была несколько великовата для студента-архитектора — где-то со среднюю зарплату доктора наук. Это, однако, не было поставлено ему в вину, как и отсутствие документов — с самого начала к Марку обратились по имени-отчеству. Были им известны и некоторые факты его деятельности. Это свидетельствовало о том, что его «разработка» ведется уже значительное время.