– Ох, ну вы меня напугали, дети, – опомнилась наконец Марья Андреевна. – Что же это за манера – так подкрадываться! Мишенька, поди сюда… да ты весь холодный! Иди скорей, сядь к печке… Никита, здравствуйте, сердечно рада вас видеть! Ваш папенька прислал очень любезное письмо, сразу видно настоящего дворянина и воспитанного человека, теперь уж молодёжь не такова! Надеюсь, вы у нас хорошо проведёте каникулы и… Миша! Вера!!! Да что же это такое!!! Что о вас подумает господин Закатов?!!

Но материнское воззвание пропало втуне: брат и сестра, обнявшись и хохоча, как безумные, скакали по комнате в невообразимой мазурке. Паркет гудел и трещал, дрожали замёрзшие стёкла в окнах, трепетали бархатные синие портьеры, подпрыгивали стулья вокруг круглого стола…

– Вер-ка дезер-тир! Вер-ка дезер-тир! Снова сбежала! Генеральное сражение, надеюсь, успела дать?

– Пусть дезертир! Лучше смерть дома, чем медленные муки в институте! Ай, Мишка, ноги отдавишь! Чему вас только учат в вашем корпусе!

– Уж не танцам «шерочка с машерочкой»! А вот я тебя сейчас на комод посажу, тогда узнаешь! И не дам никому снять, даже Сашке!

– Вот и поди тут с ними, – безнадёжно махнув рукой, сказала Марья Андреевна. – Проходите, Никита, садитесь, сейчас будем обедать… Что делать, брат и сестра страшно любят друг друга. Они ведь у меня погодки, всегда вместе играли, то Вера у Миши – вражеское войско, то Миша у Вериных кукол – бонна… Не поверите, когда Мишу взяли в корпус, Вера месяц в институте рыдала беспрерывно, даже книжки свои забросила, а это уж о многом говорит! И писала ему такие длинные письма, что классные дамы отказывались верить, что она пишет брату! Действительно, глупы они там, как курицы, даже маленьких девочек готовы подозревать бог знает в чём… – вполголоса добавила она, убедившись, что Вера, которую брат повалил на диван и щекотал, не в состоянии её услышать. – Так что уж извините их родственные чувства, сейчас они придут в себя, покажут вам вашу комнату и… А, Петя, уже вернулся?

Она повернулась к двери, весь проём которой занимал широченными плечами Пётр Иверзнев. Мать пошла к нему, и Никита, страшно обрадованный тем, что ему не нужно далее поддерживать разговор, привычно поднялся со стула.

– Да сидите вы, Закатов, ей-богу! – несколько смущённым басом велел Геркулесыч. – Мы не в корпусе! Вот здорово, что Мишка вас привёз, веселее будет! Хотите пари – кто из нас первый разобьёт Сашку в шахматы? Он считает, что я играть не умею, как будто не… Маменька, ну что же вы всё сызнова-то?! В доме гости!

– И снова, и всегда, и покуда дух во мне держится! – сурово заявила Марья Андреевна, наклонив к себе стриженую макушку сына и с упоением покрывая её поцелуями. – А гостю нашему придётся привыкать к моей бестолковости. – И, прежде чем Никита сумел понять, что она намерена делать, госпожа Иверзнева подошла к нему и ласково поцеловала в голову – точно так же, как только что своих сыновей. Улыбнулась и отошла. Никита растерянно посмотрел ей вслед, попытался улыбнуться – и не смог. Незнакомое ощущение накрыло его с головой, как тёплая волна воздуха, когда входишь с мороза в натопленную комнату, стиснуло грудь, и он, оглушённый, долго старался перевести дух. С дивана за ним пристально, внимательно наблюдали тёмные глаза Веры, но Никита не замечал этого.

Потом подали обед – суп с потрохами, котлеты, пирожки. После долгих корпусных дней, когда постоянно, с утра до вечера, хотелось есть, Никита чуть сознание не потерял от запаха и одновременно решил, что съест только то, что положат ему на тарелку, а просить ещё – не посмеет. Но, видимо, решимость эта очень явственно была написана на его лице, потому что нянька Егоровна, заменявшая метрдотеля, встала у него за спиной с половником и, не спрашивая позволения, наполняла его тарелку снова и снова, едва в ней показывалось дно. Точно так же, впрочем, она обращалась и с Петром, и с Мишей, и даже посягала на тарелку Александра, но тот сразу после супа спасся бегством, объявив, что уже насмерть закормлен Егоровной с утра, а пытать пленных – безнравственно.

После обеда снова пошёл снег: в проёме синих портьер медленно падали и кружились мохнатые хлопья. Осоловевший от еды Никита вяло наблюдал за этим кружением, утонув в старом, продавленном кресле, до тех пор, пока Александр не позвал его сразиться в шахматы. За маленьким столиком расставили фигуры, Саша великодушно предоставил гостю армию белых и с ними – право первого хода. Вокруг плотным кольцом стояли домочадцы, пришла даже кухарка Федосья – худая, ещё молодая женщина с сердитым лицом, беспрерывно отирающая руки скомканным фартуком. Никита, до сих пор никогда не игравший со взрослыми, заранее настроился на проигрыш, но уже после первых же его ходов с лица поручика пропала снисходительная улыбка, и он озадаченно посмотрел на младших братьев. Никита и Пётр переглянулись, гордо вздёрнули подбородки и хором сказали:

– Мы предупреждали!

– А вы, однако, хитры, Закатов… – проворчал Александр, с сожалением провожая глазами «съеденную» Никитой ладью. – Но и Петербургский полк не сдаётся без боя!

Через полчаса Петербургский полк вынужден был согласиться на ничью: Никита загнал чёрного короля в эндшпиль, но и сам с оставшимися двумя фигурами не мог сдвинуться с места, не угодив при этом в мат. Противники пожали друг другу руки, и Александр с жаром принялся было объяснять Никите принцип «сицилианской защиты», но появившаяся на пороге гостиной Марья Андреевна велела:

– А теперь, дети, марш во двор: посмотрите, какой вечер чудный! Не мешайте мне с Егоровной сочинять ужин!

– Мама, ну я-то могу остаться?! – взмолился Александр. – Ей-богу, закроюсь в библиотеке и просижу весь вечер, как вор в кладовке, носа не высуну!

– Незачем там, в пыли, сидеть, сударь мой! – отрезала мать. – Неужто не начитался ещё? Иди-иди, да поскорей!

– Думаете, отчего нас выставили? – смеясь, спросил у Никиты Пётр, когда они все вместе оказались на синем от ранних сумерек дворе. – Они будут ёлку наряжать! Уж, право, не понимаю, кому это больше нужно – нам или маменьке…

– Помолчал бы ты уже, брат, куда как взросл стал! – с мягкой насмешкой оборвал его Александр. – Я лично по этим ёлкам три года скучал в полку…

Никита, у которого в жизни не было ни одной ёлки, осторожно молчал.

– Я тоже очень рада! – горячо поддержала старшего брата Вера. – На ёлках в институте такая смертная тоска! Танцы – шерочка с машерочкой, правильно Миша смеётся, посиделки на стульчиках вдоль стен да благонравные разговоры, – и не дай бог хихикнуть… Фу!

– Ох, Верка, пугаешь ты меня, – сурово объявил Александр. Вера фыркнула, засмеялась. Нагнувшись, скатала снежок и метко запустила им в брата. Тот немедленно ответил, с правого фланга ударили двумя залпами Миша и Пётр, с голых вётел взметнулись, недовольно крича, озябшие вороны, и маленький двор утонул в серебряной холодной пыли, радостных воплях и смехе.

Вдоволь наигравшись в снежки, уже в темноте, вздумали бороться, и Александр воткнул каждого из младших братьев, а за ними и Никиту, головами в огромный сугроб под забором. Следом уже они, навалившись втроём, сбили его с ног и закидали снегом. После по очереди катали Веру на закорках от поленницы и до ворот, решили было слепить крепость, но в это время на крыльце появилась Егоровна и позвала всех в дом.