– Не брала я твою кружку, – ответила я, нисколько не удивившись упоминанию в одном контексте с чайным прибором возбудителя заразной венерической болезни.

Чистые чашки в нашей конторе всегда в дефиците. Чай-кофе гонять любят все, а вот посуду за собой мыть никому неохота, да и времени нет. В результате приходящая уборщица, некультурно матерясь, регулярно выбрасывает кружки с намертво засохшими разводами кофе и заварки на помойку, а наше нечуткое телевизионное начальство не желает смириться с круговоротом чашек в природе и отказывается покупать нам новую посуду. Однотипные «фирменные» чайные и кофейные пары, сделанные по бартеру в дружественном агентстве сувенирной продукции, повывелись у нас за пару месяцев, и народ начал таскать посуду из дома. Теперь у каждого есть своя кружка, но это не мешает несознательным гражданам, испачкав собственную посудину, цапать первую попавшуюся чужую.

Борясь с несанкционированным использованием своих чашек, наши парни придумали хитрый трюк. Они пишут на своих кружках разные страшилки вроде коротких предостережений «Опасно, туберкулез!», «Разносчик СПИДа» или развернутых устрашающих посылов типа: «Не пей, козленочком станешь, рога обломаю!» Это не очень помогает, но ребята уже втянулись в игру и теперь соревнуются в том, кто придумает угрозу позаковыристее и хворь пострашнее. Женька, например, наклеил на свою кружку картинку, вырезанную из какого-то медицинского журнала. На ней изображена какая-то бяка, снятая под микроскопом, а под фото имеется познавательный текст: «Бледная спирохета – возбудитель сифилиса». До сих пор Женькину чашку со спирохетами расхитители чистой посуды обходили стороной, и вот на тебе!

– Сперли спирохету? – сочувственно спросила я. – Могу предложить напрокат одноразовый пластиковый стаканчик, у меня есть парочка таких, держу специально, чтобы поить гостей. Хорошие стаканчики, крепкие, уже второй месяц исправно служат.

Женька неуверенно поскреб подбородок. Чувствовалось, что мои одноразовые стаканчики, из которых уже второй месяц пьют посторонние граждане, не охваченные регулярными медосмотрами, привлекают его гораздо меньше, чем родные спирохеты.

– А ты точно не брала мою чашку? – снова спросил он. – После утреннего чаепития с Дашкиными блинчиками я оставил ее на твоем столе.

– Поленился сам помыть и понадеялся на меня? – догадалась я. – А фигушки тебе! Не мыла я твою чашку и вообще не трогала!

– Может, кто-то другой помыл? – без особой надежды изрек Женька и вышел из монтажной.

Следующий час мы с видеоинженером Митей резали, потрошили и препарировали Равиля Иоганновича, делая из него аккуратное чучело, которое не стыдно было бы показать людям. В натуральном виде господин Бекумбетов не смог бы произвести на телезрителя и особенно телеслушателя сколько-нибудь приятное впечатление. Привычный для нас с Митей практикум кройки и шитья видеоматериала увенчался относительным успехом. Настоящего Цицерона из косноязычного кандидата мы не сделали, но добились от него вполне связного изложения мыслей.

– Как огурчик! – порадовался, приняв нашу работу, Роман Геннадьевич. – Молодцы, ребята! Принимайте новую гостью!

– У нас на очереди дама? – женолюб Вадик оживился и побежал смотреть на кандидатку, но вскоре вернулся, разочарованно кривясь.

Генетически модифицированный огурчик Бекумбетов на фоне новой гостьи смотрелся спелым персиком. Мария Николаевна Прахова оказалась высокой, угловатой дамой, чрезвычайно похожей на особо прочную конструкцию из армированного железа. Баллотирующаяся в городскую Думу по сорок пятому избирательному округу, она гораздо лучше проявила бы себя в сорок пятом году. Во время исторической переправы через Днепр госпожа Прахова запросто могла заменить собой понтонный мост.

В отличие от мягкотелого Равиля Иоганновича, эта несгибаемая женщина изложила свою предвыборную программу коротко и ясно, с военной прямотой, но под конец выступления все-таки позволила себе легкое женское кокетство, откровенно заявив в камеру:

– В случае моего избрания я обязуюсь быть открытой и легко доступной для каждого избирателя сорок пятого округа!

– Какое счастье, что я живу в другом районе! – перекрестился Вадик.

Его вкусы относительно внешних данных легко доступных женщин давно устоялись, и он явно не собирался их менять.

Отпустив с миром игривую железную леди Марию Прахову, остаток рабочего дня я занималась монтажом ее выступления, а потом поисками костяного брелочка Любови Андреевны, который моя пожилая коллега посеяла где-то в редакторской, да так и не нашла. Безделушка была симпатичная, но копеечная, и искала ее Любовь Андреевна с моей помощью только для того, чтобы никто не мог сказать, что она сдалась возрастной болезни – склерозу – без борьбы. Ничего особенно интересного больше в тяжелый день понедельник не произошло – во всяком случае, у меня на службе.

А вот дома, как водится, было нескучно. Едва вернувшись с работы, я угодила на тризну: оказывается, днем состоялись тихие похороны Игоря Набалдашкина, а после тетя усопшего Матрена Афиногеновна устроила в его квартире поминальный обед. Все соседи были званы в обязательном порядке, так что мы с Коляном не посмели проигнорировать это мероприятие и посетили поминки по очереди – сначала муж, а потом я. Кому-то ведь надо было оставаться дома, чтобы присматривать за ребенком!

Дисциплинированно откушав рисовой каши и пирожков, а также выпив за упокой души Набалдашкина, я подсела поближе к раскрасневшейся Матрене Афиногеновне и завела разговор об обстоятельствах смерти ее племянника. Матрена не была убита горем, а горячительные напитки сделали ее общительной, так что тетя Балды легко и с удовольствием рассказала все, что знала сама.

– Убили моего Игорешу, – пугающе тараща глаза, сообщила она. – Девка его убила, полюбовница.

– Катя?! – я вскинула голову и оглядела сидящих за длинным столом.

То ли учительницы, то ли воспитательницы детского сада Катерины среди них не было.

– Не, Катерина хорошая девка, она сегодня на кладбище так убивалась, любо-дорого смотреть! Пришлось на «Скорой» домой ее свезти! – с людоедской радостью сказала простодушная Матрена. – Катерина чувствительная! Видно, Игореше чувствительные-то и нравились, потому как та девка, что его убила, опосля, как поняла, что натворила, совсем голову потеряла и руки на себя наложила! Кинулась со скалы в бурное море и утопла!

Матрена размашистыми жестами показала, как именно чувствительная девка кинулась со скалы, и бурное море тоже изобразила, заодно смахнув со стола ложку.

– Откуда вы это знаете? – спросила я, быстро подняв ложку с пола, чтобы Матрена не отвлекалась от рассказа.

– Мне следователь рассказал, – с гордостью молвила она. – Мы с ним как раз на похоронах переговорили, я же Игорешина единственная родня, кому, как не мне знать, как он умер!

Как умер Балда, я тоже знала, сейчас меня гораздо больше интересовала личность его убийцы.

– Так что же это за девка была, чувствительная убийца-самоубийца? – я постаралась вернуть собеседницу к интересующей меня теме.