– Которым и стала ваша покорная слуга, – сказала я, не дожидаясь, пока Лазарчук покажет на меня пальцем. – А дальше бабуля Меланья Трофимовна увязла еще пуще. Когда Лазарчук задержал ее ненаглядного Лесика и посадил в камеру предварительного заключения, энергичная бабуля добилась свиданья с внуком, предметно с ним побеседовала и уяснила, что Трофимова уличают главным образом показания двух свидетельниц. Не будет этих свидетельниц – не будет их показаний, не будет и обвинения!

– И бабушка взяла электрошокер, заправила шприц какой-то гадостью, оделась медсестрицей и пошла убивать меня, а там ей и ты подвернулась! – проявила сообразительность Ирка. – Кстати, Серега, что за бодяга была у нее в шприце? Какой-нибудь яд?

– Ты удивишься, но это было очень распространенное лекарство, которое продается в каждой аптеке в виде капель и при правильном приеме вполне безвредно, – хмыкнул Лазарчук. – Только его принимают через рот.

– Перорально, – подсказала я.

– Точно. А внутривенное вливание показано разве что в случае крайне желательного смертельного исхода.

– Ну, значит, покушение на наши с Иркой жизни реально имело место быть, – подытожила я. – И вообще, как выяснилось, я в своих предположениях чаще была права, чем нет.

– Хотя первая – официальная – версия об убийстве Балды одной из его любовниц гораздо больше льстила мужской гордости усопшего, – с сожалением заметил Колян.

– Мужская гордость усопшего! – фыркнула Ирка.

– Это как золотая звезда героя-любовника посмертно! – подхватила я.

– Ну, ладно. По-моему, мы все выяснили, – слегка поморщился Лазарчук, которому этот пассаж про мужскую гордость чем-то не понравился.

– Так, может, теперь мы пойдем спать? – с надеждой спросил Колян.

– Лучше поедем! – внес поправку Моржик.

– Ну, если больше ничего не осталось… – как Винни Пух, протянул Лазарчук, оглядев разоренный стол.

Максимовы засобирались и вскоре убыли, прихватив с собой Лазарчука, который вполне заслужил, чтобы его подвезли до дому. Расчувствовавшись, в тот момент я искренне думала, что Лазарчук заслуживает благодарности даже в более широком диапазоне, но позже вынуждена была пересмотреть свое мнение.

Глубокой ночью, лежа в постели рядом с беспокойно ворочающимся мужем, я вдруг услышала:

– Кыся, я должен попросить у тебя прощения!

– За что? – сонным голосом спросила я.

Не скажу, что это было мне очень интересно, честно говоря, я бы предпочла услышать банальное «Спокойной ночи, милая!». Но Коляна явно что-то беспокоило, лишая сна нас обоих. Я поняла, что без сеанса психоанализа не обойтись, и приготовилась слушать с закрытыми глазами.

– Видишь ли, я ведь не случайно оказался поблизости, когда ты лишилась сумки, и потом, когда прогремел взрыв в «Палаццо», – признался Колян. – Кыся, я за тобой следил!

– Следил? – Я открыла глаза. – Да с какой стати?

Муж тяжко вздохнул:

– Понимаешь, Лазарчук мне по секрету сказал, будто ты призналась трофимовской бабке, что летала на Кипр с любовником. Вот я и решил посмотреть, с кем ты встречаешься, и вообще…

– Да старая маразматичка все перепутала! С любовником на Кипр летала совсем другая Ленка! – Я села и отбросила в сторону одеяло. Спать резко расхотелось. – Как ты мог подозревать меня, Коля! Ты, мой муж, отец моего ребенка!

– Я уже извинился, – кротко напомнил он.

– Ты – да, а Лазарчук? Тебя я готова простить, но его не прощу никогда! Ах, он, змей! «Твои тайны умрут вместе со мной!» Как же! Лживый и бессовестный тип, а я-то думала, мы друзья! – кипятилась я.

– Просто мы с ним друзья чуть дольше, – успокаивающе сказал муж и осторожно накрыл меня одеялом.

Поскольку в комнате было довольно прохладно, я не стала сбрасывать одеяло вторично, но в знак обиды повернулась к Коляну спиной и еще сунула голову под подушку. Может, муж и говорил еще что-нибудь в свое оправдание и в защиту Лазарчука, но я больше ничего не слышала. Подушка и одеяло надежно укрыли меня от тревог и волнений, и я сама не заметила, как уснула.

Разбудили меня бубнящие над ухом голоса. Колян в сотый раз читал Масяне «Айболита», а тот комментировал картинки. Они как раз дошли до мучимых неведомой желудочной хворью бегемотиков, и малыш, тыча пальчиком в рисунок, сказал:

– Две бегемоты!

– Не две бегемоты, а два бегемота! – поправил сынишку Колян.

– Почему? – тут же спросил Масяня.

– Потому что так правильно.

– Почему?

– Потому что про девочек говорят «две», а про мальчиков – «два».

– А про бегемотов? – совершенно логично спросил ребенок.

– Гм…

Колян замолчал. Должно быть, задумался, стоит ли развивать скользкую тему половой принадлежности бегемотов. Я хихикнула, высунула голову из-под одеяла и сказала:

– А про бегемотов, Колюшенька, лучше вообще не говорить! Ну их, этих бегемотов, одни проблемы от них! Вот так помянешь, бывало, имя бегемотово всуе, и сразу начнется такая катавасия, что уж и не чаешь, как из нее живой выбраться!

Мася поглядел на рисованных гиппопотамчиков с подозрением, а Колян с интересом спросил:

– Ты намекаешь на события последнего времени, начало которых хронологически совпало с разливом в нашей ванной теплой бегемотьей лужи?

Я кивнула.

– Кыся! Ты и в самом деле считаешь, что в твоих опасных приключениях были повинны бегемоты?!

Я не дрогнув выдержала насмешливый взгляд мужа и подтвердила:

– Именно бегемоты. Они одни!

– Две! – Тут же заспорил со мной Масяня. – Две бегемоты!

– Опя-ать! – Колян со стоном рухнул в подушки.

А я с гордостью посмотрела на малыша и подумала, что у меня растет замечательный сын. Умный, сообразительный… Настойчивый!

Весь в маму!