Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты не стесняйся, ешь. Я еще нарежу батона. Извини за скромный стол, больше ничего на скорую руку в доме не нашла.
— Да что вы, Татьяна Александровна! И так все замечательно. И очень даже вкусно. И почему Соня меня попыталась убить?
Переход получился быстрым, и для Димкиной матери даже неожиданным. Татьяна Александровна отодвинула от себя чашку с чаем и тупым взглядом уставилась на меня. Она какое-то время продолжала смотреть немигающими глазами, и тут на ее лице появилась (или мне померещилось?) чуть заметная ухмылка.
Почему меня пыталось убить чудовище, лишь слегка напоминающее жену покойного Димы? Почему в доме завешены все зеркала, как будто здесь находится покойник, хотя Обухов умер почти год назад? И почему мы сейчас сидим с Димкиной мамой и усиленно делаем вид, как будто ничего не произошло? И…
Неожиданно я вскочил на ноги и выкрикнул:
— И где Алиса?!
Димкина мама даже не вздрогнула. Она по-прежнему продолжала смотреть на меня, только ухмылка на ее лице стала еще отчетливее. Наконец, она сказала ровным, не терпящим возражения, голосом:
— Сядь, Витя. Сядь и слушай меня.
Татьяна Александровна продолжала смотреть на меня не мигая, а я не знал, что делать. Бежать? Боже, куда?! Сейчас ведь ночь, а за разбитым окном где-то рядом бродит это чудовище Соня. Довериться Димкиной маме? Да ведь очевидно, что она тоже ненормальная. Я решил пока сесть на стул и выслушать ее, но сел не рядом, а за противоположный конец стола. За мной зиял темнотой открытый проем двери, ведущей в комнату, где меня пыталась убить Соня, а по левую руку был еще один проем темноты — разбитое окно, куда выпрыгнуло чудовище.
Тем временем Татьяна Александровна начала говорить:
— Когда-то мы с твоей мамой, Витя, были лучшими школьными подругами. Мы очень много времени проводили вместе, часто бывали другу друга в гостях, вместе ходили на танцы, сейчас вы их называете дискотеками… Но больше всего мы обожали фантазировать. Мы вместе хотели стать милиционерами, затем вместе решили убежать из дома и поехать устроиться работать на БАМе, покорять Сибирь… (на хрена она мне это все рассказывает?) А потом, когда мы уже с твоей мамой учились в выпускном классе, у нас появилась новая девочка. Никто не знал, откуда она взялась. Мы никогда не видели ее родителей, в школу ее привела какая-то старушка, она объяснила, что родители ее приедут в Г. позже, они находятся в каком-то дальнем гарнизоне. Девочка пробыла в нашем классе чуть больше трех месяцев, а затем куда-то пропала. Родителей ее так никто и не увидел, пропала куда-то вместе с девушкой и старушка. Но все это произошло потом. Наш класс сразу же как-то чудовищно преобразился. С появлением этой девочки стали происходить какие-то странные случаи. У детей стали разводиться родители, мы стали все агрессивными и злыми, но, самое главное, мы разругались с твоей матерью. Эта девочка… — тут Татьяна Александровна запнулась. Видимо, воспоминания захлестнули ее с новой силой, я почувствовал, как у нее стал слегка дрожать голос. — Эта девочка очень любила писать странные стихи и дарить их своим одноклассникам. Сначала нам казалось, что это весьма мило, но затем… Затем это стало всех раздражать, кто-то попытался ударить или оскорбить девочку, но большинство стали просто ее избегать, и даже бояться. Получили по стихотворению и мы с твоей мамой.
— Девочку звали Ангелина?
Татьяна Александровна вздрогнула и посмотрела на меня удивленными глазами:
— Откуда ты знаешь? Тебе мама про нее рассказала?
— Никто мне про нее не рассказывал. Я сегодня с ней познакомился. Только представилась она мне Анилегной.
Димкина мама вновь как-то опустошенно заулыбалась и тихонько запричитала:
— Время пришло, Витенька… Время пришло…
— Так что там со стихотворениями? — мой голос прозвучал неестественно громко для этого злосчастного дома, и Татьяна Александровна в который уже раз вздрогнула.
— Стихотворения? Ах, да, стихотворения… В них, Витенька, — и Обухова с обескураживающей улыбкой посмотрела на меня, — были предсказания о Димкиной и твоей смерти.
Я побледнел, а кожа на руках покрылась крупными пупырышками:
— Но я ведь еще не умер.
Татьяна Александровна ничего мне на это не ответила, зато по-прежнему продолжала на меня смотреть с идиотской улыбкой. Неожиданно Обухова стала читать по памяти вслух:
Мы малые дети — и ты, и я,
И вырастем раньше, чем будет беда.
Родишь ты сынишку, он будет плохим,
При жизни ты будешь несчастней других.
Когда он уйдет, ты захочешь вернуть
И сделаешь так, совершив страшный путь.
Проклясть не забудь одного малыша,
Которого любит «сестричка» твоя.
Он будет хорошим — твой будет плохим.
Он будет счастливым — твой будет больным.
Но ты повернешь и проделаешь вспять,
Душа никому не нужна просто так.
— И что это было такое?
— Это стихотворение, которое подарила мне Анилегна.
— Ее, кажется, Ангелина зовут.
— Витенька, называй ее, пожалуйста, Анилегна.
— А Диму будем называть Амид?
Я добился своего. Глаза Обуховой вспыхнули двумя огоньками гнева, она вскочила со стула и начала кричать:
— Не смей так говорить про Димку, дрянной мальчишка! Он ушел из-за тебя — ты во всем виноват! Ты и будешь расплачиваться, ты и твоя мамаша! Я верну своего сынулю!!!
— Да? И каким образом? Убьете меня для этого?
Обухова немного остыла. По крайней мере, она вновь загадочно заулыбалась.
— Ну что ты, Витенька. Прости старую несчастную дуру. Я сама не знаю, что говорю. Несчастна я, не слушай мою ерунду, — говоря это, Татьяна Александровна начала коситься в сторону окна. Я проследил за ее взглядом и она это заметила.
— Отодвинься от окна, Витенька, тебя может продуть. Димка мой так и схватил пневмонию.
— Да? А я думал он от передоза умер.
Глаза Обуховой вновь налились ненавистью, но в этот раз она быстро ее подавила.
— Витенька, ну что ты такое говоришь. Я просто беспокоюсь за тебя. Да и Соня там в саду бродит, она совсем одичала после ухода Димки.
Почему она вместо «смерти» постоянно говорит «уход»?
Обухова медленно начала обходить стол и постепенно приближаться ко мне.
— Татьяна Александровна, сядьте на место. Я хочу с вами поговорить.
— Как скажешь, Витенька, — и Димкина мама тут же вернулась на свой стул.
Меня стала беспокоить ее неожиданная покладистость. Она чего-то боится, и боится серьезно. И это касается непосредственно меня. Но чего? Чтобы на меня вновь не набросилась Соня? Может быть. А может… А может, она боится, чтобы я не убежал в открытое окно?