— Ольга Павловна, — вступила Марья Тимофеевна, — и меня простите. Я уж было чуть не поверила, что Александр Николаевич это… совсем, конечно, поверить не могла — с детства ведь его знаю. А вчера вот Дуня ко мне жениха своего привела, и рассказали они. Грех какой — что сынок ваш безвинно страдает. Надо прошение писать. Они будут свидетельствовать, если надо.

— Львов… — забормотала Ольга Павловна. — Господи, а он зачем?.. Он ведь уехал, кажется, тогда?

— Да, — сдержанно кивнула старуха. — Уехал вскорости после того. Сказал, супруге лечение требуется, и уволился, уехал… Бог ему судья, а мое проклятие — если и впрямь он.

После их ухода Ольга Павловна не сразу пришла в себя. На следующий день начала хлопоты. Езовитов и Дуня подписали показания. Нашла Ольга Павловна и нотариуса, чтобы их заверить, — она уже все тонкости за три года-то изучила, всех юристов в городе знала.

Документы для пересмотра дела были отправлены в Петербург.

Ключи от Сониной квартиры Ирина действительно принесла Елене Семеновне на следующий день. Была она при этом непривычно хмурая и неразговорчивая. Отчужденно попросила передать ключи Тане. Елена Семеновна чувствовала себя неловко: и впрямь, совсем эту бедную Ирину они вчера замордовали. Ну, посплетничала немного о Ниночке… Ну и что?! Она ж не знала, что с Ниночкой у них давние приятельские отношения. Мила на нее накинулась, как будто сама никогда не сплетничает! А с ключами вообще нехорошо: естественно, что Соня попросила хранить ключи самую отзывчивую, контактную соседку. А они с Милой, старые дуры, на Ирину уставились с подозрением.

Поэтому Елена Семеновна постаралась быть как можно более любезной, предложила кофе. Однако Ирина сказала, что спешит, некогда ей.

Насчет ключей Шварц, конечно, сразу позвонила Тане — как передать? Судя по голосу, настроение у девушки было значительно лучше, чем вчера. В голосе звучала надежда.

— Только что звонила Полуэктову, — поделилась она, — говорит, что появились новые факты. Подробностей, конечно, не сказал. Может, отпустят Пашку? Не знаю, звонить ли Андрею, чтобы не спешил с адвокатом…

Елена Семеновна тоже не знала.

— Не будем спешить, завтра сходишь к Полуэктову, поговоришь еще. Знаешь, бумажку, запечатывающую дверь, сегодня сняли, — сообщила она. — Можешь идти прибираться там. Я помогу.

В квартиру зашли вместе. И опять Таня обрадовалась, что не одна. Не могла бы она одна здесь. Это первый раз у нее близкий человек умер, маму-то она не помнит… Что делать с платьями Софьи Дмитриевны, с ее личными вещами?

— Давай пока просто уложим разбросанные вещи в шкафы, — предложила тетя Леля. — Это потом бабушка с тетей Милой разберутся, ведь они ее подруги были… А мы с тобой сегодня сосредоточимся на книгах.

Начали с разных концов стеллажей. Не только ставили на место, но и смотрели стоящие на полках — как Потапов просил, — нет ли особо ценных. Книги у Софьи Дмитриевны были хорошие, поэтому дело продвигалось медленно: обеих тянуло начать чтение, уж очень интересно. То и дело останавливали друг друга: разбирать надо, а не читать. Но особо ценных, чтоб большие деньги стоили, не находили, конечно. Имелись среди книг и такие, что еще Елизаветой Григорьевной были куплены — в пятидесятые и шестидесятые годы. Однако все это были советские издания, старинных среди них не имелось. Видимо, если что старинное и было, в войну все сгорело.

— Выдумывает он, ваш Потапов, — ворчала Таня. — Что ей могла Елизавета Григорьевна оставить? Она была такая же учительница, ничего ценного у нее после войны сохраниться не могло.

Елена Семеновна разочарованно кивнула:

— Да, похоже, что так. Прибрать, однако, все равно надо. И все же, что здесь можно было искать? Что этот вор хотел найти? Наверно, что-то маленькое, раз среди книг искал. — Она бормотала это почти механически, так как была чрезвычайно увлечена изучением полки, посвященной Гете. Немецкий поэт был представлен в Сониной библиотеке хорошо, тут много интересного имелось.

Взгляд Елены Семеновны упал на толстую книгу в суперобложке — красивое, явно подарочное издание. Книга стояла на полке, она была засунута в самый дальний ряд, но как-то небрежно; когда Елена Семеновна взяла ее в руки, оказалось, что книга стоит «вниз головой». Ого, да эта книга не простая: Эккерман, «Разговоры с Гете в последние годы его жизни», 1934 года издания — знаменитый том, подарочный, с иллюстрациями… Елена Семеновна не удержалась, сняла суперобложку, чтобы рассмотреть получше. Переплет с тиснением — дорогая книжка, антиквариат… Но конечно, в пределах возможностей советского человека — нет, это не то, за чем два раза в квартиру можно залезть и убить… Елена Семеновна, однако, не могла на такую книгу не полюбоваться; она раскрыла обложку… и ахнула! Ноги не удержали, села… Титульный лист был вырван — грубо, неровно, варварски.

— Что случилось?! — Таня уже спешила к ней.

…Они сидели на диване и молча глядели на неровные края вырванного листа. Что это? Зачем? Это совершенно точно сделал грабитель, потому что при жизни хозяйки такое было невозможно.

— Я эту книжку хорошо помню, — тихо сказала Таня. — Софья Дмитриевна даже мне не дала ее домой почитать, только показала, разрешила посмотреть здесь, у нее в квартире. Она ее вообще никому не давала, потому что это был очень важный для нее подарок. Это была память о Елизавете Григорьевне. Она сказала, что Елизавета Григорьевна ей эту книжку очень торжественно подарила и велела беречь. Она ее купила специально для подарка у букинистов… — Таня поморщилась, вспоминая, — в тысяча девятьсот семьдесят первом году. Софья Дмитриевна в том году институт оканчивала. Аргунова ей подарила эту книгу на Новый год, за полгода до госэкзаменов, и тогда же предложила прописаться, чтобы квартира у нее осталась и прописка смоленская. Ее даже по распределению не отправили в село, потому что Елизавету Григорьевну в институте очень уважали, некоторые преподаватели когда-то были ее учениками в школе. Она ведь немецкий и французский вела в седьмой школе — где теперь гимназия. Про Софью Дмитриевну сказала декану, что они родственники, ведь фамилия практически одна. И еще в институте знали, что Аргунова нуждается в уходе. Она уже и ходила плохо… Мне рассказала Софья Дмитриевна по секрету, будто у нее и глюки начались: из молодости что-то мерещилось страшное, у Аргуновой ведь очень тяжелая жизнь была. Она просыпалась ночью, пыталась с кем-то поговорить, из молодости… С братом, что ли, еще с кем-то… Софья Дмитриевна в те годы никому этого не рассказывала. Елизавета Григорьевна очень боялась КГБ. Это у нее фобия такая была, ведь ее брат много лет в лагерях провел, умирать вернулся…

Лето 1917 года Лиза Аргунова проводила в Смоленске: она приехала в город, чтобы ухаживать за тетушкой Анной Васильевной. Год был тяжелый. От Пети, который находился на фронте, давно не было вестей. После царского отречения по стране пошли волнения: крестьяне захватывали землю, в городе прислуга выставляла требования господам. В поместье Аргуновых эти настроения тоже чувствовались. С крестьянами, с которыми у Аргуновых раньше всегда были ровные, хорошие отношения, теперь становилось трудновато. Однако пока обходилось без беспорядков, тихо было.