«Подожди, дорогой, возможно, сейчас и наступит момент истины», — злорадно подумал Полуэктов.

Начал майор осторожно, издалека:

— В прошлую нашу встречу вы утверждали, что с потерпевшей Аргуновской незнакомы и в квартире ее не бывали. Готовы ли вы и сейчас это подтвердить или все же вспомнили о когда-либо имевшем место знакомстве с ней?

— Подтверждаю и сейчас, — ответил Левонин. — Лично я не был знаком с Аргуновской, хотя слышал неоднократно о ней как о хорошей учительнице; она известна была в городе.

— Встречались ли вы с ней когда-нибудь? — продолжал майор.

— Нет, не встречался никогда. Не видел ее ни разу.

— Заходили ли вы когда-нибудь в ее квартиру на 1-й Красноармейской улице?

— Никогда в ее квартиру не заходил.

— Однако факты это опровергают! — торжествующе воскликнул Полуэктов. — Вот вы удивлялись, зачем с вас «пальчики» снимают, а ведь подозрение подтвердилось. Оставили вы следы в квартире.

— Но я там не был!

Кажется, этот хлыщ все же заволновался. Так, все правильно. Полуэктов, прищурившись, эффектно подвинул подозреваемому результаты экспертизы:

— Ознакомьтесь.

Левонин стал внимательно читать документы.

— На книгах… — произнес он задумчиво. Дочитав, поднял голову, лицо его выражало облегчение. — Да-да, вспомнил! Эти книги я действительно смотрел. Ильф и Петров «Собрание сочинений в пяти томах» и двухтомник Карамзина. Но не в квартире Аргуновской. Да, именно их я смотрел с неделю назад или даже раньше, дней десять, может… Книги эти продавала незнакомая старушка возле фонтана, что рядом с музучилищем. Я посмотрел, полистал и не купил, потому что шел не домой, таскать с собой не хотелось.

Полуэктов чуть не выругался вслух. Ловкий! Как вышел из положения! Ничего, он еще проверит, продавала ли Аргуновская книги. Все ж она бывшая учительница, неужели книгами на улице торговала? Опросить соседей надо. Арест Левонина, конечно, пока невозможен — нет прямых улик. А что, если обыск у него в квартире провести? «Пальчики» — достаточное основание…

Летом 1917-го истекал срок сахалинской каторги Саши. Его должны были отправить на поселение. Ольга Павловна все три года жила ожиданием этого времени. От Саши вести приходила редко. Он писал коротко «Жив-здоров», — но мать чувствовала: сын изменился. Да и как не измениться там? Слала посылки, сколько дозволялось, вряд ли они сильно могли помочь, но все же… Кроме Саши, все ей было безразлично. Когда свергли царя, подумала только: «А может, для Саши так и лучше будет? Новое правительство скорей отпустит?»

В апреле 1917-го случилось неожиданное, породившее новую горечь, однако и надежду. Однажды утром к Ольге Павловне пришла Марья Тимофеевна, экономка покойного Штальберга.

Марья Тимофеевна после смерти Штальберра замкнулась в себе. С квартиры она, конечно, съехала; говорили, что купила маленький домик в западном предместье Смоленска. Штальберг позаботился, чтобы у его няни сбережения имелись. Сейчас она показалась Ольге Павловне совсем старенькой, сгорбилась как-то за три года. Не снимая темной суконной шали, пущенной поверх казакина, она стояла в передней. Не сразу согласилась пройти в комнаты, однако Батурина настояла. Экономка Штальберга привела с собой молодого мужчину, по всему, недавно демобилизовавшегося по ранению — один его рукав болтался пустой, — и девушку из простых.

— Езовитов, телеграфист, работал с Сашей. А это Дуня, горничная, — представила их Марья Тимофеевна.

Пришедшие рассказали такое, отчего Ольга Павловна едва не потеряла сознание. В убийстве Штальберга они подозревали его заместителя Львова. В тот роковой день Езовитов помогал инженеру Батурину распаковать новый телетайп, а потом был отправлен инженером на свое рабочее место. Между тем старую машину уже отключили, и телеграфист некоторое время слонялся без дела. На втором этаже, за коридором, где находились кабинеты начальника почтово-телеграфной конторы Штальберга и его заместителя Львова, располагался просторный холл с балконом. Конечно, присутствие простого телеграфиста в этом привилегированном месте вряд ли могло быть одобрено. Но иногда, если начальник и заместитель отсутствовали, младшие служащие позволяли себе заходить на балкон — любовались открывавшимся оттуда видом на город, на сияющие с соседнего холма купола собора. Штальберг был нестрог к персоналу.

Сегодня оба начальника находились на месте, однако весенний день выдался хорошим, а заняться было совершенно нечем, так что Езовитов потихоньку поднялся на второй этаж и проскользнул на балкон. Полюбовавшись перистыми облаками над крышами, а также собором, телеграфист собрался уходить. Прежде чем выйти в коридор, он оглядел его, осторожно выглянув из-за поворота. И, как оказалось, поступил правильно: в коридор из кабинета Штальберга как раз выходил Львов. Причем Иезуитова удивило, что заместитель начальника тоже как-то осторожно приоткрыл дверь, оглядел коридор, а потом быстро прошмыгнул по нему и скрылся в собственном кабинете. После этого и Иезуитов спустился на первый этаж. Как заходил к Штальбергу Батурин, он уже не видел.

— Но почему же, почему же… — Ольга Павловна задыхалась от волнения, — почему вы не сказали об этом сразу, на следствии?

— Так я вначале испугался сильно — спрашивать начнут, почему я там был… Еще меня засудить могут: зачем в неположенное место пошел — чтобы убийство совершить?! — Он запнулся. — Тут такое дело… Я тогда кружок эсеров посещал — может, и знали об этом в полиции, как раз бы и обвинили… Теперь-то уж сказать можно про кружок, теперь разрешено это. Но я не думал, что Александра Николаевича обвинят, уверен был, что оправдают, ведь не виноват он — а то пошел бы непременно. И собирался, если засудят его. Однако еще до завершения следствия меня мобилизовали.

Ольга Павловна покосилась на его рукав, вздохнула. Чего обвинять-то, он и впрямь не виноват… он уж все искупил. Езовитов между тем продолжал:

— Теперь вернулся, решили мы с Дуней пожениться. А она и рассказывает… Так что одно к одному вышло. Скажи сама, Дуня.

Девушка, опустив глаза, теребила концы полушалка…

— Меня прислуживать гостям Марья Тимофеевна на вечер тот позвала. — Она робко взглянула на Марью Тимофеевну, та кивнула. — И я видела, как барин, Владимир Федорович Львов то есть, вышел из гостиной, когда гости кофий пили, и подошел к двери кабинета, куда Владимир Иванович раньше Александра Николаевича повел. Под дверью притаился и слушал. А после в переднюю зашел и шарфик шелковый дорогой в карман себе запрятал. Потом к гостям вернулся. Вот и все. Не видела ничего более. — Она помолчала, оглядела присутствующих. Потом под тяжелым взглядом Ольги Павловны упала на колени: — Простите, барыня! Я и не знала, что этим шарфиком Владимира Ивановича удушили. Только после узнала. А что барин чужой шарфик взял — кто ж мне поверит?! Важный барин такой…