Посреди этого панегирика позволю себе, всё же, небольшую ремарку. Профессор, с его фантастическим, каким-то кошачьим чутьём, гораздо раньше большинства остальных граждан сообразил, что наступают весьма тяжёлые времена. В то время как обесточенные полуроботы пытались дозвониться до саппорта и выяснить, почему они не могут войти в Сеть, а политики настойчиво разъясняли своей пастве, что они работают над решением проблемы, Профессор с настойчивостью муравья принялся завозить в Бункер различные приспособления, одежду и инструменты. Не обращая никакого внимания на суетящихся вокруг него людей, он планомерно начал обустройство имеющихся площадей. Делал он это, надо сказать, исключительно за счёт своих собственных средств, позабыв о праве собственности, за которую так отчаянно сражался последние десять лет. Через пару дней к Профессору уже присоединилось несколько человек, которые стали активно ему помогать, образовалось ядро будущей общины. Люди тащили в свой будущий дом всё, что могло помочь пережить несколько месяцев надвигающегося ненастья. Не все, впрочем, были столь филантропично настроены.

У автопаркинга были, как выяснилось, владельцы – какие-то братья Хасановы или Гасановы, не помню точно. Братья эти, обеспокоенные непонятными шевелениями людей в принадлежащем им комплексе, приехали однажды со всем этим разобраться. Встреча прошла наверху у входа в паркинг, там, где мы позже возведем систему оборонительных сооружений. Профессор вышел к ним и, улыбаясь летнему снегу, предложил братьям присоединиться к общему делу, он был вежлив и деликатен, просил прощения и обещал освободить площади, как только закончится «этот горький катаклизм». Братья его не особенно слушали, они всё больше распалялись, употребляя непристойные слова и угрозы. То, что произошло дальше, явило миру Профессора – Президента Бункера.

Я, появившийся в Бункере чуть позже, не видел этой сцены, но неоднократно слышал о ней из уст старожилов. Насколько я могу воспроизвести слова очевидцев, Профессор прямо посреди разговора, не торопясь вытащил из кармана пистолет и, не прекращая своих увещеваний, просто взял и убил братьев Хасановых-Гасановых. Свидетели говорят, что потом он первым делом попросил прощения у всех присутствовавших за эту жестокую сцену, а далее деловито схватил за ноги один их двух трупов и потащил его в сторону от входа. Через несколько секунд трупы были убраны добровольными помощниками, а Профессора обступила восторженная толпа, готовая выполнять любое указание своего нового вождя.

«Горький катаклизм» всё никак не проходил. Предсказания Профессора о скором завершении нашего пребывания в железобетонном заточении не сбылись.

Сколько нас тут было в первый год? Несколько сотен, а может быть, даже больше, чем тысяча? Не знаю точно, хотя Профессор вёл подсчёты и в какой-то момент сделал вывод, что большего количества жильцов Бункер не потянет. Мы захлопнули двери и выставили охрану. Несмотря на это, какое-то время нас действительно было очень много, так что мы вынуждены были даже… Впрочем, Профессор вам уже во всех красках про это рассказал. А дальше, через каких-то несколько месяцев, население Бункера стало сокращаться с бешеной скоростью. Если уж здесь, внутри, мы вымирали так, что не успевали выносить тела в «Холодильник», то что говорить про тех, кто остался там, снаружи? Кто решил отсидеться в квартире или загородном доме? Кто поехал «куда-нибудь на юг» и был захвачен в снежный плен?

Второй год был воистину ужасен. В начале года нас было несколько сотен, а к концу – уже десятков. Ни перспектив, ни желаний, ни чувств. За окном – вечный снег. Лично мне помогал не сойти с ума только алкоголь. Профессор, вроде бы, держался, но со временем и с ним стали происходить какие-то непонятные трансформации.

Постепенно его, такого мудрого и такого нужного, словно кто-то стал подменять, как будто кто-то вселился в его тело и говорил с нами посредством безвольно открывающего рот Профессора. Он, смущавшийся поначалу от одного только слова «президент», как-то незаметно вошёл в образ Президента, поверил в свою избранность, отгородившись от нас стеной из верных оруженосцев.

Мы старались не обращать на это внимание, тем более что поначалу это как-то и не очень проявлялось, но потом стало уже совсем очевидно: он постоянно с кем-то говорил, как будто советовался. Прислушавшись, я понял, что Профессор ведёт диалог со своей сестрой, то есть, как бы ведёт, её ведь на самом-то деле не было. И если сначала нам было как-то всё равно, то потом многим стало страшно. К концу второй зимы было совершенно ясно, что нами руководит совершенно выживший из ума старик, который по каждому поводу бежит куда-то советоваться с несуществующей сестрой и затем под влиянием её «советов» принимает не совсем очевидные решения.

Однажды «сестра» зачем-то предложила ему отправить экспедицию в район университета. Мало того что это далеко, у чёрта на куличках, а, следовательно, и опасно, так ещё и бесполезно. Я пытался убедить нашего лидера, что нам там делать нечего, что в этом районе давно уже закрепился отряд вроде нашего, и нас там воспримут как врагов, а сформировать большой отряд мы просто не в состоянии. В общем, это было форменное самоубийство. К стыду Профессора, он в этом самоубийстве принимать желания не хотел, сославшись на обилие дел внутри Бункера. Зато вызвалось несколько добровольцев, которые согласились на дальний поход. Предчувствуя нехорошее, я предложил возглавить эту группу, поскольку полагал, что смогу помочь товарищам в этом опасном мероприятии.

В итоге всё закончилось, естественно, провалом. Нас засекли, мы попали в перестрелку. Выжил только я. Глупое, некомпетентное решение стоило жизни четырём нашим братьям. Я тогда твёрдо решил сделать всё, чтобы спасти оставшихся.

Тем временем часть «бункерцев» на фоне тяжёлых психологических испытаний стала подпадать под влияние того, что я бы назвал «Культом Сестры». Обожествление Профессора и его невидимой спутницы происходило на моих глазах, это было словно какое-то кино про дикие племена и жрецов, пытающихся узнать волю божью. Жрецом, разумеется, был Профессор, а богиней – Сестра. Мясник и Электрик первыми сгинули в этой секте. Плохо было даже не то, что они превратились в бессловесных рабов своего безумного господина, а то, что они своим агрессивным поведением пытались загнать туда всех остальных. Я скрипел зубами и вёл свою контрпропаганду. Профессор то пропадал в пучине своей неадекватности, то снова выныривал наружу и начинал интересоваться, как у нас тут дела.

А дела у нас шли плохо. Усталость, страх, депрессия, плюс ещё эти новые верования…. Читая твои записки, я вдруг отчётливо вспомнил про тех, кто массово умирал во вторую зиму. Закрываю глаза и ясно вижу, как они засыпают навсегда, прислонившись к холодным железобетонным опорам. Возможно, последнее, что они слышали в ту минуту, когда тело расставалось с душой, была моя песня. Наверное, они шептали в конце: «Никто не придёт».

Уверен, что вскоре нас не осталось бы совсем, если бы я не организовал то, что Профессор именовал в своих записках «Исходом».

Что до самой сестры, реальной, а не мифологической, то тут у меня информации слишком мало, чтобы сделать чёткие выводы. Из того, что мне удалось услышать, я допускаю, что такой человек действительно существовал, но сгинул в неразберихе, наступившей после «взрывов».