При этих словах Рай вздрогнул. Его снова настигла темнота, попыталась утянуть его память обратно, туда, где нет света, нет надежды, нет жизни…

А мать все еще качала головой.

– Я думала… думала, он исцелил твою рану. Вернул тебя. Не понимала, что только он и удерживает тебя здесь. Что ты был… что ты по-настоящему… – Ее голос задрожал.

– Но теперь я здесь, – успокоил ее он, хотя чувствовал, что частичка его осталась в том, другом месте. Он высвобождался оттуда постепенно, миг за мигом, дюйм за дюймом. – А где Келл?

Королева насторожилась и подалась назад.

– В чем дело? – не отставал Рай. – С ним ничего не случилось?

Лицо королевы потемнело.

– Я видела, как ты умер из-за него.

Его волной захлестнула злость и обида, и он не понимал, его ли это эмоции или сюда примешиваются чувства Келла, но сила была впечатляющая.

– Я жив только благодаря ему, – рявкнул он. – Как ты можешь после этого его ненавидеть?

Эмира отпрянула, как от удара.

– Я не питаю к нему ненависти, хотя и желала бы. Когда речь идет друг о друге, вы слышать ничего не желаете, и это меня пугает. Я не знаю, как уберечь тебя.

– Не надо меня беречь, – ответил Рай и встал на ноги. – Этим занимается Келл. Он отдал свою жизнь – и не знаю, что еще – ради меня. Чтобы меня спасти. И не потому, что я принц. А потому, что я его брат. И я всю свою подаренную жизнь до последнего дня буду благодарить его за это.

– Ему предназначалось быть твоим щитом, – прошептала Эмира. – Оберегать тебя. А не наоборот. От тебя этого никто не ждал.

Рай в сердцах покачал головой.

– Ты так и не смогла понять Келла. И не только его. Мы стали родными братьями задолго до этих чар. Ты хотела, чтобы он защищал меня любой ценой, даже ценой собственной жизни. Так вот, мама, твое желание сбылось. Ты просто не смогла понять, что такие узы всегда взаимны. Я тоже готов отдать жизнь ради него и буду всеми силами его защищать, и от Фаро, и от Веска, и от Белого и от Черного Лондонов, и даже от тебя.

Рай подошел к балконным дверям, раздвинул шторы, чтобы впустить в комнату красное сияние Айла. Но его встретила стена темноты. Принц онемел, гнев сменился ужасом.

– Что стряслось с рекой?

IV

Лайла смыла с ладоней кровь, удивляясь: неужели в ней еще осталась хоть капелька? Тело болело везде, где только можно. Странное дело, оно до сих пор находит, чем ее удивить. А внутри, под коркой боли, была пустота, знакомая по давним временам, голодным и холодным.

Она заглянула в чашу с водой. Отражение расплывалось.

Тирен перевязал ей лодыжку, куда попал нож Ожки; ребра – в том месте, где она ударилась о крышу; руку, из которой она снова и снова выжимала кровь. А уходя, осторожно взял ее за подбородок. Его взгляд был тяжел, но, как ни странно, приветлив.

– Ну как, цела? – спросил он, и она вспомнила о разбитом глазе.

– Более или менее.

Стены перед глазами качнулись, и Тирен не дал ей упасть.

– Тебе надо отдохнуть, – сказал он.

Она оттолкнула его руку.

– Сон – это для богатых и тех, кому делать нечего, – отрезала она. – А я не из таких. И я знаю предел своих возможностей.

– Ты его знала, пока не пришла сюда, – стал поучать он. – Пока не познакомилась с магией. Но у силы свои границы.

Она лишь отмахнулась, хотя, по правде сказать, невыносимо устала. Сверх всяких пределов. Эта усталость пронизывала кожу, и мышцы, и кости, запускала свои пальцы в разум, и от этого путались мысли. Было трудно дышать, трудно думать, трудно жить.

Тирен со вздохом шагнул к двери. Лайла достала из кармана осколок камня, бывший некогда щекой Астрид.

– Надеюсь, я ответила на ваш вопрос.

– Что касается вопросов, мисс Бард, – сказал он, не оборачиваясь, – то, я думаю, мы еще только начали.

В чашу упала еще одна капля крови, вода помутнела, и Лайле вспомнилось зеркало на черном рынке в Сейзенроше – оно хватало ее за пальцы, требовало крови, обещая взамен открыть будущее, которое может наступить. С одной стороны – обещание, с другой стороны – путь к цели. Как соблазнительно было бы перевернуть зеркало. Не потому, что ей хотелось достичь увиденного, просто знание придавало бы сил.

Струйки крови в воде завихрились, сплетаясь в почти узнаваемые формы, потом растворились в розоватой дымке.

Рядом кто-то кашлянул. Лайла подняла глаза.

Она чуть не забыла об этом мальчике. Гастра. Он привел ее сюда, налил чаю в серебряную чашку – та, остывшая, стояла на столе, – наполнил ванну и занял свой пост у дверей.

– Они что, боятся, что я украду что-нибудь или сбегу? – проворчала она, когда стало ясно, что он приставлен к ней. Юноша зарделся и через мгновение стыдливо ответил:

– По-моему, и то и другое.

Она едва не рассмеялась.

– Значит, я пленница? – спросила она. Гастра взглянул на нее своими огромными честными глазами и ответил по-английски с мягким арнезийским акцентом:

– Мы все пленники, мисс Бард. По крайней мере, на сегодняшнюю ночь.

И остался стоять. Переминался, глядя то на Лайлу, то в сторону, то на красноватую воду, то на ее разбитый глаз.

Она никогда не встречала мальчиков, у которых все мысли были бы так отчетливо написаны на лице.

– О чем ты хочешь меня спросить?

Гастра моргнул, прокашлялся и наконец набрался смелости:

– Это правда? То, что о вас говорят?

– А что обо мне говорят? – спросила она, промывая последний порез.

Мальчик потупился.

– Что вы – третий антари. – От этих слов ее пробрала дрожь. – Из другого Лондона.

– Понятия не имею, – отозвалась она, вытирая руку тряпицей.

– Я надеюсь, что вы такая же, как он, – не отставал мальчик.

– Почему?

Он зарделся.

– Я думаю, негоже мастеру Келлу быть одному. Единственному то есть.

– Насколько я знаю, – сказала Лайла. – у вас в тюрьме сидит еще один. Может, пора и из него выжимать кровь? – Она отжала тряпицу, и в чашу упали красные капли.

Гастра вспыхнул.

– Я только хотел сказать… – Он выпятил губы, подбирая слова, а может, хотел их произнести на ее родном языке. – Я рад, что у него есть вы.

– Кто тебе сказал? – Но эти слова не задели ее. Лайла слишком устала для игр. Тело болело – глухо, но неутолимо, и она чувствовала себя выжатой, как лимон. Лайла подавила зевоту.

– Даже антари нуждаются в сне, – осторожно молвил Гастра.

Она лишь отмахнулась.