— И ты заплатил за них десять талантов?!

— Десять мин! И было их не тридцать, а только пятеро! И хотя эти пятеро, действительно, стоят тридцати, а то и ста обычных рабов, эти цирюльники вечно все перепутают. Свет не видел больших лгунов и болтунов!

— Пожалуй, ты прав, — согласился триерарх. — Всего десять минут назад этих чудовищ у них было двадцать, а сумма — в несколько раз меньше! — покачал он головой, глядя на заспоривших между собой метеков.

— А я говорю, что Рим двинется сначала на Понтийское царство! — доказывал финикиянин.

— Нет — на Пергам! — возражал элидец. — Он ближе к Риму!

— На Понт! Зря что ли перепуганный Митридат превратил свой дворец в боевой лагерь и спешно вооружает свое войско?

— Царь Митридат день и ночь возится со своим наследником! — качая на руках ножницы, словно воображаемого ребенка, объяснил посетителям элидец. — Что ему Рим? Это Аттал должен волноваться!

— Глупец! Ты забыл, что Аттал — «друг и союзник Рима!», его предки самыми первыми в Азии стали носить этот титул!

— И все равно первым падет Пергам!

— Нет, Понт!

— Аттал!

— Митридат!

— Ты лжец!

— Я лжец?!

В руках цирюльников появились склянки с маслом и благовониями.

— Э–э, да так наши волосы чего доброго останутся без масла! — не без тревоги заметил триерарх и громовым голосом проревел: — А ну, кончай даром сотрясать воздух, трезубец Посейдона вам в глотки! Оба вы лжете!

— Как это оба? — опешил финикиянин, невольно опуская пузырек. — Если лжет он, то значит, прав я!

— Да! — подтвердил элидец. — А если он лжет — то моя правда!

— Кто–то же из нас двоих должен быть прав?

— Никто! — отрубил триерарх. — Ты, хитрец из Финикии, лжешь потому, что Рим плевать хотел на всех своих друзей! Македония и Каппадокия тоже были его союзниками, и что с ними теперь? А твои слова, блудный сын Элиды, лживы хотя бы уже потому, что у Митридата с Лаодикой нет наследника! Царю все время некогда, он почти не бывает в Синопе, проводя дни и ночи в учениях своих войск!

— Ага! — обрадовался финикиянин. — Значит, прав все–таки я: Митридат готовится к войне с Римом!

Триерарх обвел глазами примолкших посетителей и отрезал:

— Войско царю Понта нужно для того, чтобы захватить Вифинию и Армению! А Рим больше не опасен ни Митридату, ни Атталу. Недавно я был в Сицилии и могу сказать, что у Рима руки теперь коротки!

— Я слышал, Евн уже взял город Катану и осадил Мессану! — сообщил нарядный щеголь, поправляя на плече дорогую фибулу. — Но ведь это же на самой границе с Италией! — обрадованно воскликнул элидец.

— А я что говорил? — улыбнулся триерарх. — Новосирийское царство растет день ото дня! А Евн ведет себя, как настоящий базилевс!

— Вот было бы славно, если б его рабы вошли в Италию!.. — мечтательно причмокнул языком финикиянин.

— И навсегда покончили с этим Римом! — поддержал элидец.

— Этого не будет, — неожиданно раздался уверенный голос с порога. — Никогда.

Посетители цирюльни с изумлением взглянули на вошедшего. Это был высокий стройный грек лет семидесяти, с аккуратно завитыми седыми волосами.

— Полибий… Полибий… — послышался восторженный шепот.

Изумление на лицах сменилось почтением. Греки задвигались, стараясь высвободить рядом с собой место для редкого гостя.

Эвбулид тоже отодвинулся от триерарха. Он сразу узнал Полибия, которого видел еще под Карфагеном, в свите главнокомандующего римской армии Сципиона Эмилиана. Когда консул благодарил Эвбулида за спасение своего центуриона, Полибий тоже сказал несколько добрых слов соотечественнику и с тех пор всегда узнавал Эвбулида. Вот и сейчас он приветливо улыбнулся ему как старому знакомому.

Ловя на себе завистливые взгляды, Эвбулид вежливо спросил у Полибия:

— Скоро ли ты порадуешь нас окончанием своей «Всеобщей истории»?

— Надеюсь, что скоро, — дрожащим голосом, выдававшим его возраст, охотно ответил Полибий. — Работается мне, правда, увы, не так легко, как прежде. Быстро устаю. Вот и сейчас даже не смог дойти до дома, — пожаловался он, — решил зайти сюда, отдохнуть… Да и годы, кажется, сделали меня сентиментальным. Приходится затрачивать немало усилий, чтобы продолжать свою «Историю» без прикрас и слезливости.

— Я читал твою последнюю книгу, в ней ты полностью верен себе! — уважительно заметил Эвбулид и добавил то, что слышал от философов у Пестрой стои: — Это прекрасное знание материала, глубокая философская оценка каждого приводимого тобой факта!

— Правда? — по–детски обрадовался похвале Полибий и вздохнул: — Это умение быть точным во всем с каждым днем дается мне все труднее…

— И тем не менее ты написал тридцать два великолепных тома!

— Уже тридцать пять! — поправил Эвбулида Полибий и пояснил: — За два с половиной года, что я снова провел в Риме, я закончил еще три тома. Еще пять — и я расскажу потомкам, как Рим в течение каких–то пятидесяти лет стал властелином всего мира!

— Как жаль, что я смогу узнать об этом лишь через несколько лет, когда ты закончишь весь свой труд! — вздохнул Эвбулид.

— Ну отчего же? — улыбнулся Полибий, и в его голосе появились молодые нотки. Эвбулиду даже поверилось в слухи, что историк до сих пор катается на лошади! — Я этого не скрываю и сейчас!

Ножницы и расчески замерли в руках метеков. Посетители в дальних углах даже привстали со своих мест, чтобы слышать каждое слово знаменитого историка.

— Если ты читал мои прежние тома, — продолжал Полибий, — то знаешь, что я отношусь ко всем государствам, как к живым организмам. Каждое государство рождается, мужает и … умирает. Так было с Персией, с Македонией… Так, увы, происходит сейчас и с нашей Грецией. С Римской республикой дело обстоит совершенно иначе. Преимущества ее государственного строя так велики, он столь совершенен, что я сулю Риму расцвет и незыблемость на все времена!

— Как? — воскликнул пораженный триерарх. — Бесчинства римских легионов в чужих землях будут продолжаться вечно?!

— Я всегда был противником излишней жестокости римлян и не скрывал этого ни здесь, ни в Риме! — возразил Полибий. — Но тысячу раз я согласен с выводом Панеция, который оправдывает политику Рима тем, что только единое мировое государство может осуществить божественное единство разума на земле!..

— Кажется, старик выжил из ума! Сейчас я высеку его собственным же кнутом! — прошептал на ухо соседу триерарх и громко, чтобы все слышали, спросил у Полибия:

— Так значит, каждое государство, совсем как человек, рождается?

— Да, — охотно кивнул тот.

— Мужает и гибнет?