Стояла дивная, почти по-летнему теплая ночь, и все четверо отправились из «Бауэри» пешком. «Взрослые» шли впереди, за ними, характерной неуклюжей, шаркающей походкой, брели эмоты. Оглянувшись на них, Карин заметила:

— Ты не находишь странным, Тревис: когда надо обнять «взрослого», приласкать его, или понести на руках, или поцеловать, — эмоты такие грациозные и ловкие, а когда они делают свои дела, — становятся совсем неуклюжими.

— На то они и эмоты, — решительно заявил Тревис.

У Карин имелось достаточно состоятельных знакомых, но среди них не было никого, кто владел бы целым особняком из бурого песчаника, да к тому же в районе Грамерси-парка. Снаружи дом был очень красив; изящные балконные перила кованого железа увивала глициния — сейчас она только-только зацветала, а с приходом лета ее пышный цвет и вовсе скроет их из виду. Внутреннее убранство дома сочетало в себе роскошь и аскетизм. Тревис не стал захламлять комнаты антикварными диковинами — в каждой стояло лишь несколько со вкусом подобранных вещей. Он повел Карин по всему дому.

— Надо же, не думала, какой огромный... Ого! Ничего себе! Это то, что я думаю?

— Хепплуайт[7], да, а это кресло работы мастерской Фрэнка Ллойда Уайта — сделано в Чикаго в тысяча девятьсот седьмом.

Он показал гостье большую спальню и смежную с ней спальню для эмота.

— Неплохо устроено. — Карин уже настолько расслабилась, что не боялась говорить банальности.

Тревис мягко улыбнулся:

— Это еще не все.

Они поднялись по крутой и высокой как «американские горки» лестнице на один этаж, где располагались еще две смежные комнаты - одна для «взрослого», вторая — для его спутника, а этажом выше — еще две.

— Это то, чего я хотел после... ну... в общем, я решил, что лучше, если ночами Брайон будет всегда рядом — чтобы приободрить меня, когда понадобится, обнять, да мало ли что. Знаю, большинство отправляет своих эмотов ночевать в спальню под крышей, но... понимаешь....

— Понимаю, — сказала Карин, и это было правдой.

Они выпили марочного бренди, сделанного в год обвала на Уолл-стрит. Тревис закурил вожделенную «Параграс перфекто». На антикварном патефоне «Виктрола» поскрипывала антикварная же пластинка - Шаляпин, «Песня бурлака». Они сидели лицом друг к другу в подходящих по стилю креслах эпохи арт-деко с полукруглыми спинками, инкрустированными черепаховым панцирем. В глубине комнаты, скрытые полутьмой, на огромной тахте развалились их эмоты, прихлебывая сладкий лимонад и робко, как подростки, поглядывая друг на друга.

Карин захотелось, чтобы этот вечер длился вечно. Она уже выпила три порции бренди, и это после двух бутылок вина на двоих и порции мартини с водкой в баре «Ройялтона». Однако пьяной она себя не чувствовала - скорее наоборот. Точно, переборов единым махом страх перед свиданиями, она стала свободной, открытой для иной близости. Карин решила: раз можно в любой момент позвать Джейн, ничего не случится, если она позволит себе такое интимное, по сути, дело, как ночевка в доме приятеля.

— Ты, вижу, устала, — заметил Тревис, когда Шаляпин на скрипучей пластинке несколько раз подряд пропел о волжских просторах, и Ма Рейни по меньшей мере трижды провыла «Титаник мэн блюз». — Если хочешь, Брайон отведет вас с Джейн наверх и покажет, где вы будете спать.

Карин вся подобралась. К ней тут же подошла хмурая Джейн — попросту не могла иначе. На ее стройном — для такого роста и комплекции — запястье висели их сумочки.

— Думаю, не стоит. Как-нибудь сами найдем. — Карин встала и спокойно посмотрела на Тревиса сверху вниз, впервые заметив, что глаза у него голубого, точь-в-точь как небо, цвета. — Тревис... — Она говорила искренне, и голос ее словно стал глубже. — Я хочу поблагодарить тебя за все — за угощение, за напитки, за то, что пригласил в свой прекрасный дом... Это так... клево.

Когда она умолкла, все засмеялись — словечко тоже было из подросткового жаргона, как и «свидание».

С тех пор, как Карин и Джейн покинули комнату, прошло уже много времени, а Тревис все еще сидел, прихлебывая бренди и покуривая сигару.

Наконец, прочистив горло, он позвал Брайона и, когда огромный, с внушительной внешностью кельта эмот появился сзади, протянул к нему руки и сказал слово, которым непременно заканчивал свой день: «Неси!»

Брайон бережно поднял Тревиса — обняв одной огромной ручищей под спину, а другой нежно обхватив ноги, точно нес гигантского младенца, - аккуратно вышел из комнаты и, поднявшись по угловой лестнице, направился в большую спальню. Поставив Тревиса на ноги возле кровати эпохи Наполеона Третьего, Брайон принялся ловко и заботливо раздевать его, — под старомодным костюмом обнаружилось сначала нижнее белье от Кельвина Кляйна, а потом уже и крепкое, сильное тело здорового мужчины тридцати пяти лет.

— Пижаму? — спросил эмот, и его «взрослый» согласно кивнул.

Брайон уложил Тревиса в кровать. «Взрослый» лежал на спине, руки — поверх одеяла, пижамная рубаха аккуратно застегнута на все пуговицы, — словом, гравюра из старой книги, да и только; в довершение композиции, на краю кровати сидел карманный Гаргантюа и гладил своей мягкой ладонью песочного цвета волосы Тревиса.

— Спок нок, Брайон, — пробормотал тот.

— Спок нок, Тревис, — выдохнул эмот.

Вскоре «взрослый» уснул.

Уснула и Карин в спальне наверху. Джейн заглянула в ее почти прикрытые ресницами глаза с выражением абсолютного участия, которое сменилось явным облегчением, как только она поняла, что «взрослая» подруга уже отключилась. Она встала с постели и встряхнулась, как крупный мастифф, — так встряхивается после хорошего сна красивое, здоровое и спокойное животное.

Джейн подошла к окну, с божественной грацией ступая стройными двухметровыми ногами, — боковой разрез у бедра на ее тускло поблескивавшем шелковом платье то расходился, то сходился вновь, — и взяла свою сумочку, откуда извлекла засунутую в сумку-хо- лодильник пятилитровую бутылку «Столичной» водки — из тех, что разливают для банкетов. Поднеся ее к падавшему от окна свету, она с удовлетворением убедилась, что бутылка все еще покрыта инеем. Женщина- эмот снова полезла в сумочку и достала оттуда пачку классических «Мальборо» и одноразовую пластиковую зажигалку. Будь эти вещи обычного размера, в ее гигантских ручищах они смотрелись бы странно, но все было сделано специально для эмота - пачка сигарет размером с книжку в бумажном переплете и зажигалка длиной с карандаш. Держа зажигалку перед собой, точно дешевенький маяк, осторожно и легко, она прокралась к двери, открыла ее, пригнулась и осторожно высунула наружу сначала большое туловище, а затем длинные руки и ноги.

На промежуточной лестничной площадке Джейн встретила Брайона — тот выбирался из большой спальни точно таким же манером, как это только что проделала она сама: постепенно вытягивая себя по частям, протискиваясь сквозь крошечную для его размеров щель дверного проема. Он выпрямился во весь свой внушительный рост. Даже в тусклом свете двух причудливых барочных люстр, которые Тревис откопал в Венеции, Джейн смогла разглядеть тень радостного изумления и понимания, отразившихся на его красивом лице. Джейн поднесла к своему лицу огонек от зажигалки и заиндевевшую бутылку водки. «Покутим?» — одними губами проговорила она. Брайон широко улыбнулся и энергично затряс головой, приглашая ее спускаться вниз вслед за ним.