Мы стояли у моего подъезда, взявшись за руки. Ладони замком, как карабин.

– Не стирай рубашку, – шепнула я ему на ухо.

– Не буду, – пообещал Шагающий ангел.

Он коснулся рукой своего уха. Оно пылало от ожога. Я обожгла его своим дыханием. Нарочно.

Димитрий бросился качать пресс как одержимый и стал ходить в тренажерный зал. Ни с того ни с сего решил делать себе талию. Флаг в руки!

Я застала его с гантелями; он орал как сумасшедший, что я за ним шпионю. Я повертела пальцем у виска. Потаскал бы всю ночь мешки по пятьдесят килограммов каждый, образовалась бы не только талия – извилины стали бы извилистей.

Мне жаль женщину, которая была его женой. Очень.

– Почему ты развелся? – спросила я его.

– Не твое дело! – отрезал он.

Я улыбнулась, он опять взбесился.

– Я изменял ей. Направо и налево, – сказал он и тут же пожалел: – Кроме тебя, у меня никого нет. Ты не думай.

Я и не думаю. Флаг в руки. Мне же легче. Был бы повод избавиться. А это прекрасный повод. Оскорбленная женщина уходит навсегда. Что может быть красивее?

Он завел моду звать меня инфантильной без всякой причины. В довершение ко всему напрямую попросил меня переехать к нему. У меня все внутри оборвалось. Только этого не хватало! Я срочно включила стерву.

– Мне нужно личное пространство, – холодно сказала я. – Я так привыкла. Привычки сложно перебороть. Для этого необходимо время.

Димитрий хотел что-то ответить, но передумал. И слава богу!

Что за жизнь? То одно мешает, то другое под ногами путается.

Я слушаю себя и удивляюсь. Что я несу? Во мне живут два человека. Один – хуже не бывает, другой – совсем другой. Если взглянуть на Димитрия из параллельного мира, то он не так уж плох. Он красив стандартной красотой, у него неплохая фигура. Непонятно, зачем ему тренажерный зал. Он даже не глуп в стандартном смысле этого слова. У него два высших образования, хотя высшее образование – не показатель интеллекта. Он сам сделал свое немаленькое состояние из ничего. Он не жадный. Но у него есть одно «но». Он – клон. А у клонов условные единицы отшибают половину мозга тяжелым прикладом. Клоны пытаются лететь, расставив пальцы веером. Со стороны это выглядит смешно.

Димитрию нужна такая женщина, какой я была до встречи с Игорем. Хотя нет. Ему нужна хорошая женщина. Я попала в параллельный мир и решила быть доброй. Может, его с кем-нибудь познакомить? По-умному, невзначай. А что? Неплохая идея. Срочно займусь поиском жертвы. Все будут счастливы и довольны. Сплошной хеппи-энд.

Я правда стала добрее. Даже лучше отношусь к Димитрию. Как к другу. Доброму старому другу. Я забочусь о нем. Чувствуете? Я хороший человек. И я найду ему хорошую, добрую женщину.

Игорь работает без устали. Бесконечно. Мы почти не видимся. Только звоним друг другу каждый день. Мне страшно. Мой Шагающий ангел может умереть от истощения. Я ненавижу то, что может его до этого довести. Ненавижу не человека, а жизненные обстоятельства.

* * *

Любить друг друга нужно не в темных норах своих домов. Любить друг друга нужно на открытом воздухе. Главное, чтобы не было чужих людей, своими глазами они запятнают вас, как грязью. Любить друг друга нужно посреди огромного, светлого мира. Там, где бесконечный солнечный свет. Поэтому чаще влюбляются весной, а любят летом согласно биоритмам планеты. Любовники живут фотосинтезом, как растения. Им это нужно, чтобы не умереть от теплового удара. Избыточной теплоты любви. Она должна найти выход и вырваться наружу. Если этого не случится – красное размягчение мозга и разрыв сердца.

Я глажу руки-крылья моего Шагающего ангела. На них вздутые вены, даже в покое. Он носит тяжелые мешки тяжелой жизни. На его вздутые вены падают мои слезы.

– Ты что? – смущается он.

Я целую его руки, стоя на коленях, в ложбинку между большим и указательным пальцами.

– С ума сошла, – говорит он, стоя передо мной на коленях.

Мы молимся друг на друга, как язычники. Мы идолопоклонники друг друга. Нас отправят в ад после смерти по многим причинам. Надо успеть до смерти попробовать рай. Насладиться им на полную катушку. Так, чтобы умирать было не страшно. Не зря.

Шагающий ангел смертельно устал от жизни и от любви на цветущем лугу. Не знаю, отчего сильнее устаешь, от тяжелой работы или от беспредельной любви. Он спит, его голова на моих коленях. Я тихонько-тихонько вожу пальцем вокруг его глаз, рта, носа, губ, запоминая его черты, как слепая. Я провожу пальцем по его губам, он смешно морщится, а я улыбаюсь. Еще раз и еще раз, пока он не чихнул и не проснулся.

– Прости, – шепчу я, обжигая его лицо своим дыханием.

Он обхватывает меня руками, и я уже внизу.

– Нет, – не прощает он.

Мы снова любим друг друга так, чтобы устать от беспредельной любви.

– У человека есть древняя память, – говорит Шагающий ангел. – Мне кажется, в прошлой жизни я был ящерицей. Я помню песок, маленькие сопки, низкорослые кусты с крошечными зелеными листьями и красными ягодами. Звенящий зной и марево. Когда очертания далеких предметов дрожат и расплываются. Жара, ужасная жара. И песок обжигает.

– Как ты это видишь? – требую ответить я, мне очень важно узнать. – Вспомни! Закрой глаза и вспомни.

Он закрывает глаза и вспоминает.

– Как? – требую я.

– Сверху, – неуверенно отвечает он и добавляет: – Точно сверху.

Я улыбаюсь во весь рот. До самых ушей. Я угадала. Я хохочу во все горло. Я угадала!

– Что ты смеешься? – недоумевает он.

– Ты глупый. Самый бестолковый на свете!

– Глупый, – соглашается он. – И бестолковый.

– Знаешь почему?

Он улыбается и не отвечает. Не знает. Не знает! А я знаю, кто он!

– В прошлой жизни ты был соколом. Самым настоящим. У тебя сохранился запах соколиных крыльев. В твоей древней памяти.

Я смеюсь, он смеется вслед за мной и берет меня в свои руки-крылья, как в детскую колыбель.

– Ты ловил ящериц, обжигая когти, и лопал их за милую душу.

– Глупая ты, – говорит он.

– Ужасно глупая, – соглашаюсь я.

Всю бы жизнь прожила в его руках! Так не хочется домой, что тоска смертная на сердце ложится. Когда я снова его увижу?

Он несет меня домой на своих руках.

– Тебе тяжело? – Я боюсь за его крылья. Они так устали от жизни.

– Нет. Я тебя не чувствую. Будто тебя и нет, – говорит Шагающий ангел.

В его голосе такая тоска, как у меня на сердце. Я хочу плакать, потом умереть. Какая я счастливая!