Себастья Палоу промолчал, не желая больше затрагивать щекотливую тему. В городе все знали, что наместник короля, его превосходительство сеньор маркиз де Борадилья дель Монте, как и многие другие аристократы, успешно вел тайные торговые дела, а потому изыскивал всякие средства, чтобы защитить своих компаньонов с улицы Сежель.

– Позвольте, сеньоры, – возвысил голос отец Аменгуал, – я прочту вам последнюю главу, чтобы вы могли высказать мне свои замечания. Если вы будете столь любезны…

– Не волнуйтесь, отец Аменгуал, не волнуйтесь! Главное – мы оценим достоинства вашего труда! – ответил Анжелат, который хорошо знал ученого иезуита.

– Если найдете их, – смиренно ответствовал Аменгуал, подхвативший, очевидно, эту заразу от «монастырского цветка», над жизнеописанием которого трудился. – Коли вы готовы слушать, то я прочту заключительную часть…

«…En su muerte demostró Dios su gran afecto haciendo vivas expresiones y singulares indicios en su cadáver de cuán especialmente le eran agradables su alma y su espíritu, pues en vida no gozaba hermoso o agraciado semblante, muerto quedó su cuerpo con singulares esmaltes y brillos de hermosura y bledad de haber sido precioso engaste del rico diamante de su alma tan perfecta»[87].

– Следует ли понимать это так, что сия уродина и есть родственница моей тетки? – спросил Себастья Палоу. – О, отец Аменгуал, это расстроит жену дяди! Нельзя ли обойти молчанием данное обстоятельство?

– Дон Себастья, – покровительственно сказал Анжелат, – будь даже отец Аменгуал святым, он не мог бы превратить эту дурнушку в красавицу. Любой историк прежде всего должен быть правдив. Выдумка – это ваш удел, удел поэтов. Мы же, напротив, обязаны следовать истине, не отклоняясь от нее ни на йоту. И хоть я, как вы знаете, и пишу стихи, но сейчас говорю как хронист…

– А вот я, уважаемый хронист, думаю, что отец Аменгуал может убирать и вставлять все, что посчитает нужным. Все, чтобы не расстраивать мою бедную тетушку, которая жертвует столько денег и этому, и другим монастырям, как и ее сестра…

– Истина есть истина, – недовольно возразил отец Аменгуал. – Прежде чем сесть писать, я собрал все необходимые сведения. У меня есть записанные свидетельства… Я спрашивал людей и в монастыре, и за его стенами, уверяю вас. А вы, сеньор следователь, что думаете?

– Я думаю, отец Аменгуал, что вы описали жизнь истинно святой сестры Нореты надлежащим стилем, чтобы набожные души, такие же, как и она сама, набожные и простые, могли понять ваш труд. Думаю, что публика, к которой вы обращаетесь, оценит его подобающим образом. Вместе с тем я нахожу, что ваше перо могло бы с не меньшим успехом взяться за тему более возвышенную, более, как я вам уже говорил, обширную, более сложную…

– Спасибо, большое спасибо, ваше высокопреподобие. Вы столь тонко понимаете меня! Можете быть уверены: больше всего на свете мне хотелось бы найти тему, конечно тоже религиозную, которая бы вдохнула пламя в мое перо, служащее одному только Господу…

«Перо, служащее одному только Господу», – повторил он мысленно, поскольку был очень доволен этой финальной фразой, столь удачно увенчавшей его труд. Как только все разойдутся, надо будет ее записать. Да, фраза хороша и для концовки книги, и для проповеди.

– Если многоуважаемые гости хотят выпить прохладной воды, – сказал отец Аменгуал, – то, как мне кажется, послушник ее уже несет.

Легкий стук в дверь возвестил, что слуга – тот же самый, что накрывал на стол, – пришел.

– Благодарю вас, брат Николау. Можете забрать тарелки. По кружке воды, сеньоры? Если вы будете столь любезны…

– Конечно, отец Аменгуал, но я пришел не убирать со стола. А воду я принес, чтобы не терять времени зря, разгуливая с пустыми руками. Там, внизу, отец Феррандо, вас дожидается человек, который утверждает, что вы пожелаете его видеть, что это срочно и что это вопрос жизни и смерти. Он так меня упрашивал, что ничего другого не оставалось, как подняться к вам. Не знаю, в чем там дело, но, похоже, что-то важное. Судя по его виду…

– Кто это?

– Тот же, что приходил к вам сегодня утром. Кажется, его зовут Шрам…

– Сеньор следователь, верните ему бумагу, – тихо сказал отец Аменгуал. – Видать, его замучили угрызения совести и он решил ее забрать. Вам надо получше убеждать вашего ювелира, отец Феррандо! – И он ехидно усмехнулся. – Не стоит слишком полагаться на это свидетельство…

Отец Феррандо был в бешенстве. Он стал красным как рак, но ничего не ответил сопернику. Молча, даже не извинившись перед сотрапезниками, иезуит поспешно вышел из кельи, поддернув полы сутаны, чтобы второпях не запутаться в них. Шагая через ступеньку, он спустился, готовясь к стычке с ювелиром. Ни за какие блага мира он не вернет ему донос, даже если тот поклянется, что все обвинения там – ложь. Ради чего он явился и устроил весь этот переполох? Шрам ждал его в углу монастырской приемной с самым несчастным видом, почти рыдая. Голос его не слушался.

– Ради всего святого, что еще произошло? Говори скорей! У меня сейчас встреча с очень важными персонами, а я вынужден был их бросить… В чем дело?

– Дурья Башка, мой двоюродный брат…

– Ну? Что с ним?

– Дурья Башка умирает, отец Феррандо! – выдохнул со стоном ювелир.

– Откуда ты знаешь?

– Мне только что сказали. Это совершенно точно. Прежде чем идти к нему, я решился просить вас исповедовать его и причастить перед смертью. Это все, что я могу сделать для него. Ах, Рафелет, Рафелет, попадешь ты в адское пламя… Я не могу позволить, чтобы он был осужден навечно, отец Феррандо!

– Плохо дело! – воскликнул иезуит, думая при этом о другом. Если Дурья Башка умрет прежде, чем против него начнут процесс, святое рвение отца Феррандо пропадет даром. Сеньору инквизитору не понравится вести следствие над мертвым телом.

– Мое свидетельство бессмысленно, отец Феррандо! Я уже не спасу душу брата! – причитал Шрам, рыдая.

– Вовсе нет! Благие намерения тоже учитываются на небесах.

– Вы можете пойти со мной, отец Феррандо, и облегчить его предсмертные муки?

– Сначала нужно предупредить вашего приходского священника, а то ему это может не понравиться. Тебе стоит поторопиться!

Встав у двери, что вела из приемной в небольшой дворик, иезуит смотрел, как ювелир идет к монастырским воротам, и думал, что сейчас как никогда нуждается в его помощи. Ему просто жизненно необходимо, чтобы Шрам дал хоть какие-то свидетельские показания, которые послужили бы благородному делу святейшей инквизиции, ну и сослужили бы службу ему самому, разумеется. Поэтому, дождавшись, пока Кортес закончит сморкаться и вытрет слезы, отец Феррандо догнал своего подопечного и прошептал ему на ухо: