– И что же, Томаc, они так и пошли в тюрьму? – спросила мать.

– Так и пошли бы. Если б не один благородный господин, который за них заступился. Проходя мимо здания суда, он случайно услышал обо всем, что произошло. И вот он стал расспрашивать паренька у дверей, по какому поводу шум. Парень рассказал ему все как есть про этих охотников: и откуда они, и как попали в это место, и что люди говорят, будто их обвиняют без причины.

Услыхав всю эту историю, благородный господин воспылал гневом, потому что сам он был капитаном, служил в армии и был родом из Керри, а у обвиняемых дела складывались не слишком хорошо. Он немедленно ввязался в процесс, и тогда суду пришлось рассматривать все заново, с самого начала. Капитан корабля и армейский капитан принялись спорить, и ни один из них в карман за словом не лез. Пришлось в конце концов капитану корабля выложить на стол сорок фунтов, а вдобавок и за их лодку, которую он потерял, – еще десять фунтов.

– А первому, наверно, пришлось преодолеть пешком весь путь с Севера? – спросила мама.

– Пришлось и ему, и пятерым остальным, что следовали за ним. Но их-то это совсем не страшило, потому что у них тогда уже был готов план. А вот первого очень напугали тяготы путешествия, – сказал Томаc.

– Ну еще бы. А вот интересно, когда они вернулись, досталось ли ему хоть что-нибудь из тех денег, какие они получили?

– В моей семье люди не такие, – сказал Томаc. – Они предлагали ему поделиться каждым полученным пенни. Но он ни в какую не соглашался ни от кого принять возмещение. И все-таки мой отец вынудил его подставить карман – тот, что мыкался в одиночку, был бедный человек, обремененный семьей, и с тех пор, как его охватил страх, излечиться от него он так и не смог. Часто я слышал, как мой отец говорил, что каждый из них в одиночку сделал бы все возможное, но они посчитали, что единственная возможность на спасение – держаться вместе. Хотя капитан был бы даже рад, если бы все они постарались сбежать. В присутствии пленников он велел хозяйке трактира удерживать их, но за спиной говорил совсем иное: если они решат бежать, отпустить их. Потому что на самом деле капитан и не думал делать с ними ничего другого, кроме как просто не отдавать той платы, которую он им задолжал, – сказал Томас Лысый.

– Только все остальные с тех пор держали ухо востро, – добавил отец. – Потому что после того случая никто у нас даже не спрашивал, в каком месте на земле он мог бы случайно оказаться, входя в гавань. Все несчастья здесь начались, когда чужаку рассказали, что тот очутился в гавани Бласкета.

– Долгой тебе жизни! – сказала мама.

Неожиданно для всех нас, безо всякого предупреждения, на пороге дома объявился Патрик. Он вернулся из Нового Света, проведя там всего год. При себе у него не нашлось ничего, кроме одежды, да и та была уже не слишком хороша. Похоже, кто-то все-таки протянул брату руку помощи, чтобы тот мог возвратиться домой.

Мы полагали, что он проведет остаток своих дней как баловень судьбы, но в жизни бывает не так, как полагают, и именно так и вышло с Пади. Однажды весной оттуда снова прислали вызов для него и двоих его детей. Они быстро приняли приглашение. Пади взял младшего мальчонку на руки, потому что тот еще не умел ходить, и поехал, да так и держал сына на руках, покуда не добрался до места. Второй мальчик был уже покрепче. Патрик принялся трудиться, чтобы прокормить тех двоих и себя самого. Он тяжело работал каждый день и прожил так десять лет. Но, проведя там столько времени, брат так и не сумел отложить ни единого фунта, хотя ни разу не болел и не пропустил ни одного рабочего дня.

Патрик был высокий и сильный, любил труд и легко мог выполнять работу за двоих. Вот почему у него ни единого дня не было недостатка в работе все те годы, пока он жил в Америке. За такой срок многие часто лишались места, но бригадир старался навалить на лучшего всякую работу, какая только находилась, а как раз таким человеком и был Пади. Когда люди здесь слышали про это, они просто поражались.

Трое из нашего выводка удержались здесь, а трое других перебрались туда. Двое стариков в то время зависели от любимчика, то есть от меня, и в нашем домишке нас оставалось всего трое. Мне в ту пору как раз исполнилось двадцать лет, и мы довольно хорошо ладили. Я постоянно ездил на рынок в Дангян-И-Хуше – бывало, что сухопутным путем из Дун-Хына, а другой раз прямо через широкий и длинный залив Дангян. Время от времени у нас появлялись на продажу свиньи, рыба, овцы и все такое, а иногда и другая скотина или шерсть. Отправляясь туда первые несколько раз, я сильно удивлял остальных, когда по памяти указывал им дома и говорил, кто в них живет.

Однажды со мной поехал муж моей сестры Кать, Пади Шемас, и мы провели вместе целый день. Он был такой человек, что не мог просто взять в руки стаканчик виски или пинту темного пива и не осушить до дна. Причем он никогда не получал удовольствия от выпивки, которую покупал сам, но ему всегда было очень приятно, когда кто-нибудь тыкал его сзади в спину и приглашал выпить вместе.

Вдобавок ко всем чудесам в тот день он наклюкался вдрызг. Развезло его до безобразия. Ума у него от выпивки осталось не больше, чем в тот день, когда он впервые покинул колыбельку и ползал на четвереньках по всему дому. Ну так вот, к большому моему несчастью, он не отстал от меня, прежде чем подвинулся рассудком, так что мне не оставалось иного выбора, кроме как закусить удила и взять его с собой.

В разгар дня мы очутились на Главной улице. Люди толпами ходили туда-сюда, часть из них – те, кто нас знал, – шла нам навстречу, чтобы поприветствовать приехавших с Острова. И вот Пади Шемас заговорил отвратительным тоном:

– Откуда эти черти тут взялись? Что за вид у них такой дикий, а? Будьте вы все прокляты! Только болтать и можете, ничего больше! Никто из вас даже выпить не предложил, а ваши бедные родичи тем временем сохнут тут от жажды!

Ни словом не солгу, говорил он чистую правду, только что в ней было хорошего? Даже истина порой бывает горькой, но Пади Шемаса ничуть не тревожили слова, какие в то время срывались с его губ, потому что он был сильно пьян, а бесстыжему человеку легче делать свое дело, когда он в таком виде.

У меня, без сомнения, тяжесть ложилась на сердце, когда я слышал эти его слова, но даже если и так, что же мне оставалось делать, кроме как молча страдать в одиночестве?

Иногда мимо проходила пара полицейских, и я было радовался, что вот сейчас они схватят его за ухо, заберут от меня и посадят куда-нибудь, где и будут держать, покуда у него не станет все хорошо с мозгами. Но едва только Пади Шемас замечал, что они рядом, любой мог бы поклясться, что это церковный служка, таким он становился тихим и благонравным – ровно до тех пор, пока они не скрывались из виду. Как только люди короля удалялись, шапка Пади взмывала в воздух и он снова оставался единственным артистом на улице. Какой-то человек подошел было дать ему затрещину, но вместо этого просто поцеловал его! В самом деле!

Ну вот, было хорошо, да не было плохо[61], и хотя человеку, как он думает, частенько приходится несладко, на самом деле часто все может быть еще хуже. Поэтому, пусть и чудну мне пришлось весь день с этим разбойником, самое трудное еще только предстояло.