Дрожат чужеземные воины, символ которых – крылатый конь. Заморское название… никак не выучу. Пегий? пес? что-то такое.

Их разбил еще Каратак – и спустя десятилетия они не могут опомниться от ужаса встречи с силурами.

Они боятся тебя, даже не видев твоей армии.

Ты победишь, я верю.

Их так мало, богиня моя! Их в двадцать раз меньше.

Их символ – кабан.

Одолей его – и станешь истинной Королевой Британии.

* * *

Есть такая богиня – Дисциплина.

Не столь знаменитая и чтимая, как Виктория, но не менее могущественная.

И служители ее – все легионеры.

И не найдется в Прайдене бога, способного сокрушить ее.

…о чем еще говорить? О тактическом преимуществе римлян? О выкрошенных рядах бриттов? О копьях, уничтожавших самых яростных бойцов Боудикки?

О стрелах, летящих из леса с двух сторон?

О том, что воюют не числом, а умением?

Вспоминать цифры: восемьдесят тысяч убитых бриттов против четырех тысяч павших римлян?

Повторять ли слова о том, что Боудикка, увидев разгром своей армии, приняла яд?

Она рухнула в курган, истекая кровью.

Раненая, но сраженная не мечом римлянина, а отчаяньем.

Марх подхватил ее на руки.

– Мы проиграли… – хрипит она, и кровь выступает на ее губах.

– Нет, моя королева, нет! Ты не можешь потерпеть поражение!

– Нас разбили… Мне не по силам Кабан. Их Виктория… я слаба перед ней…

– Богиня моя! Нет. Я клянусь тебе, я даю слово бренина: ты одолеешь Викторию! Она склонится перед тобой!

– Поздно…

– Никогда не поздно!

Он кладет ее на жертвенный камень и кремневым ножом сечет собственное запястье. Густая багровая кровь течет… Боудикка ловит капли мертвеющими губами.

– Пей, моя Победа, пей! Пей, чтобы вернуться к бриттам в сиянии славы! Рано или поздно… но нет, никогда не будет поздно!

С Победоносной спадает смертная плоть. Человеческое в ней умерло, и отныне быть ей чистой яростью и сущей Победой.

Ржут незримые кони. Гремят колеса незримой колесницы. Уйти Победоносной за пределы бытия, чтобы потом вернуться к людям.

И склонится Виктория перед ней.

Два голоса – через всю Альбу. Два беззвучных голоса.

Их не слышит ни один человек. Да и нелюдь не очень-то слышит их.

Но это неважно.

Голос земли: «Марх, они строят вал».

Голос преисподней: «Знаю. Не нападать!»

Мир людей: «Марх, они возводят каменные стены и башни!»

Аннуин: «Пусть».

Советник: «Эта стена станет неприступна».

Король: «Она неприступна уже сейчас. Ждать».

Порыв: «Терпеть вражью стену на своей земле?!»

Приказ: «Ждать. Передай мои слова всем, кто способен подчиняться. Пусть ждут. Остальные… они станут быстрой победой для римлян».

Гнев: «Сколько ждать, Марх?! Сколько?!»

Твердость: «Столько, сколько я велю. Ждать, пока римляне перестанут нас бояться. Когда они уверятся, что пиктов легко побеждать. Когда их вал обветшает, как ветшает любое творение человеческих рук. Ждать. Я по горло в напрасной крови. Отныне бессмысленные потери будут только вопреки моим приказам. Отныне я верю не в могущество бессмертных и не в отвагу горцев, но только в собственный расчет».

Вал Адриана отрезал Альбу от Ллогра. По ту сторону стены росли города, на зеленых холмах белели портики римских усадеб со всеми удобствами, включая подогрев полов. Там цвела цивилизация, старательно забывшая о лютой дикости, бурлящей за болотами Девона, за прихотливыми изгибами Северна и уж тем более на каменной твердью Адрианова вала.

Пикты были безумцами. Говорят, в жарких странах, куда только Цезарь и доходил, есть грозное животное с рогом на носу. Его кожу беспрестанно клюют птицы… и иногда до крови. Впрочем, этому диковинному зверю безразличны эти глупые птахи. А раны на коже – что ж, зарастут.

Пикты, осмеливавшиеся на вылазки против Великой Стены, были столь же неопасны. Одни (дурачье!) осмеливались брать Стену в лоб. Другие, поумнее, пытались обплыть узкий перешеек, который она перегораживала, с запада.

Участь и тех и других была одинаковой.

Римляне смеялись над дикарями и гордились своей непобедимостью.

Марх – ждал.

Кто-то из древних сказал: «Короля украшает терпение».

Не помню, кто именно автор этой фразы. Может быть, ее придумал я сам. Только что.

Какой воин опаснее всего для своих? – трус.

Кто опаснее труса? – трус, переставший бояться. Ибо страх заменял ему разум, теперь же не осталось ничего.

Я слышал, что где-то далеко на юге был город, стенами которому служила храбрость его воинов.

Что ж, строители нашей замечательной Стены – явно не из этого города. Их могучее, грозное, великолепное сооружение – это воплощенный в камне страх.

Страх перед дикой Альбой. Страх перед моими бессмертными.

Вы были и останетесь трусами, воины в начищенной броне, расхаживающие по своему неприступному валу. И рано или поздно вы выйдете из-под его защиты. Вы пойдете на север, не боясь нас.

…и вот тогда-то!

Но до тех пор – ждать.

И снова два голоса звучат над Альбой.

Тревожно: «Они строят вторую Стену!»

Удовлетворенно: «Не стену. Всего лишь насыпь. Нет ни каменных стен, ни башен. Просто большой вал».

С надеждой: «Так – нападем?»

Твердо: «Нападем обязательно. Но чуть позже».

Возмущенно: «Но чего ждать теперь?!»

Спокойно: «Всё того же. Пусть они почувствуют себя в безопасности».

Теория относительности по-скоттски: Марх

Если бы я был римским командиром, я бы приказал предать самой жестокой из возможных казней того, кто приказал строить этот вал!

Это только на пиру два жареных кабана больше одного. В лесу два кабана – это риск почти наверняка не добыть ничего. Да и своей жизни лишиться.

Два яблока больше одного. Но два вала – это меньше, много меньше, чем один.

Все воины перебрались на эту навозную кучу, гордо именуемую валом Антонина. А грозный вал Адриана тем временем оплывает. Нет прежних рвов, ветшают и рушатся башни и стены…