первородства, данные по плоти, восприяли духовно. От чего разоблачила клятва, то приняла на себя вера. Какое чудо последовало между разоблаченным и приобретшим через куплю! Разоблаченный перенес это, не почувствовав, и облекшийся пребыл невинным. Как с Исава совлечены несовлекаемые права первородства! Как Иаков принял на себя не дозволенное ему облачение! Как юноши эти вступили в сверхъестественную куплю! Купля юношей ускользает от нашего разумения и не может быть объяснена надлежащим образом. Кто отважится отвечать на вопросы о неизреченном рождении Единородного?

Скажи мне еще, как Иаков совлек права первородства с Манассии и возложил их на Ефрема, чтобы первородство сделалось для него памятником славы. Так первородство исполнено чудных указаний и бес-численных, все превосходящих таин. В нем изобразилось крещение, в нем запечатлелась вера, им назнаменовано неискусомужие[377]. Иаков сам купил его за цену, а Ефрему уделил даром. Ни Манассия не заслуживает в этом деле порицания, ни Ефрем не вызывает удивления, но чудна безукоризненная власть дающего. Поэтому кто покусится жаловаться на первородство язычников? Если бы захотели жаловаться Иудеи, то пусть сперва жалуются на то, что отнято первородство у Манассии. Но не погрешил отнявший у него, чтобы показать власть свою. У них же отнял первородство Господь, чтобы обнаружить Свою правду, потому что они согрешили. Никто не может обвинять Иакова в отнятии прав первородства у несогрешившего Манассии. Кто же осмелится винить Бога, что отнял первородство у убийц Господних?

Если клятва оказалась столь крепкой, что могла превозмочь первородство Исава, потому что, поклявшись однажды и не нарушив клятвы, потерпел столь великое наказание, то какой тьме будет предан клянущийся и нарушающий клятву? Если Исав, терпя обиду, не захотел солгать, потому что обещал с клятвой, то как ты обращаешь в ничто свои условия, заключенные для твоего спасения? Если Ирод сдержал обещание, ставшее причиной его погибели, то и ты не отступай от условий, на которые согласился ради вечной жизни.

И как прившедшее слово имело силу прав первородства, сообщенных рождением, так прившедшее злословие может произвести то же, что и убийство. Одного языка достаточно, чтобы нанести вред не меньший, чем и мечом; нечистый помысл может иметь силу прелюбодейства; скрытая насмешка, подобно сети, бывает злокозненна, и недобрый совет, для приемлющих оный, может быть хуже яда. Если Исав утратил свое первородство и совлек его с себя словом, то насколько легче человеку слабому потерять целомудрие? Кто, облекаясь в ложь, нарушает истинность обещания и на словах отрицается веры, тот делается тьмою, совлекая с себя веру, равно как верный, на словах приемля веру, облекается в нее. Посредствующее при деле слово может заменить собой самое дело. Совещание может оказаться столь же худым, как и лукавый поступок; недобрый взгляд может произвести лукавое действие; неразумная зависть может уязвить не менее стрелы; клевета может изрыть бездны погибели. Будем избегать недоброго помышления, потому что помышление судится наравне с поступком. Приступим к доброму помышлению, которое от Испытующего советы сердечные получает награду наравне с делами. Намерение уже есть дело, потому что в нем, как все производящем, водружено основание нашей свободы.

Каждой вещи есть нечто противоположное. Тьме противополагается свет, горькому – сладкое, сну – бодрствование. Создавший все это не попустил быть ни одной из вещей, не связав с ней противоборствующую ей. Ибо если человек смертный имеет искусство приготовлять пособия против того, что ему противно, упокоения в скорбях, мази для врачевания, соображаясь с морем, а также и с сушей, и для каждого сообразно со временем и со страданиями разумно определяет приличные врачевства, то тем более Создатель сочетал вещи, соразмерив их между собой, в порядке расположил твари и, соразмерив, дал пособия и, собрав, сочетал, чтобы человек имел то и другое для противодействия одного другому. Поэтому у тебя, человек, есть оружие против всякого противника. Если же, когда дано тебе все это в помощь, ты, вознерадев, окажешься побежденным, то на Суде не будешь иметь никакого оправдания, потому что есть у тебя разные оружия против козней противника.

Если враг пустит в нас разжженными своими стрелами, то и мы у себя имеем необоримый щит – молитву. Если воздвигнет на нас брань сластолюбия, снарядим против него любовь – споборницу[378] души. Если вознамерится пленить неправдой, прибегнем к правде, – и спасемся. Если вознамерится уязвить тебя человеконенавистничеством, – встречай его могуществом человеколюбия. Если борет тебя гордыней, – сразись с ним смиренномудрием. Если возбуждает против тебя плотскую похоть, – облекись скорее в броню целомудрия. Если мечет в нас из пращи невоздержности, – возложим на себя шлем непорочности. Если предлагается богатство, то знаем, как ублажена нищета. Если нападает на нас ненасытностью, сделаем себе крылья – пост. Если зависть служит причиной нашего сокрушения, то есть у нас любовь, которая, когда захочет, может исправить и воссоздать. Поскольку есть стрелы у врагов наших, то есть стрелы и у нашей немощи. Если враг погонится за нами, как фараон, то есть море, которое может потопить его. Если сокроет сети на земле, то есть Избавляющий нас на небе. Если устремляется на нас как Голиаф, то есть Давид, который может смирить его. Если кичится как Сисара, то будет поражен Церковью. Если поведет брань подобно Сеннахириму, то будет истреблен вретищем и пеплом. Если станет подражать Вавилонянам, то есть святые, подобные Даниилу. Если вознесется как Нееман, то есть постники, которые могут умертвить его. Если возжжет огонь похотения, то есть целомудренные подражатели Иосифу. Какое же его действие не будет расстроено нами? Какую возбудит страсть, против которой не было бы готового врачевства? Какой приготовит подлог, к обличению которого не было бы горнила? Какой во власти его вред, которому бы не было у нас противоборствующего средства? Какие скроет сети, о которых бы не было у нас сведения? Какую устроит бойницу, которую бы не разрушили и неучившиеся? Какая есть у него твердыня, которой бы не овладели и жены? Какую уготовит печь, которую бы не угасили верные юноши? Какой ископает ров, которым бы не пренебрегли Даниилы? Какой уготовит яд, который бы не обратили в ничто Анании? Враг посеял гордыню, а смиренномудрие Моисеево попрало ее. Нееман