У Эди в последнее время был ужасно утомленный вид, она с каждым днем выглядела все хуже и хуже, и сейчас, выслушав Вайолет, чуть не расплакалась.

— Но я вовсе не хочу отправлять ее в лечебницу.

— Эди, для нас всех это уже невыносимо. Для тебя она с самого начала была непосильным бременем, а теперь к тому же начала преследовать Вирджинию и распространять самые тягостные слухи. Ты знаешь, о чем я говорю.

Еще бы Эди не знать, они ведь понимают друг друга с полуслова.

— Этого я и опасалась, — призналась Эди.

— Эди, Лотти больной человек.

— Вы ей сказали?

— Нет еще.

— А что скажете?

— Скажу, что доктор Мартин просто хочет обследовать ее и приглашает на день-другой в Релкирк.

— Она такое устроит!

— Не думаю.

Эди закрепила прищепкой последнее полотенце и подняла с земли пустую корзину, подняла с таким усилием, будто корзина весила тонну и в ней были сложены все беды мира.

— Плохо я за ней смотрела, — сказала она.

— Ты же не нянька.

— Это я виновата.

— Никто бы не смог сделать больше. — Вайолет улыбнулась. — Успокойся, выпьем по чашке чая, а потом я ей все объясню, а ты сложишь ее вещи в чемодан.

Они прошлись по длинной дорожке сада и вернулись к коттеджу.

— Я предательница, — сказала Эди. — Ведь она моя сестра, а я от нее отрекаюсь.

— Эди, это она предательница. Ты никогда ее не предавала, я уж не говорю о твоей верности всем нам.

К шести часам неприятная операция была завершена, Лотти снова водворили в психиатрическую лечебницу под опеку ласковой палатной сестры и неправдоподобно юного доктора Мартина. Благодарение судьбе, она не стала возражать, когда Вайолет объяснила, куда они поедут, только выразила надежду, что доктор Фолкнер уделит ей больше внимания, чем раньше, и потребовала, чтобы Эди не забыла положить в чемодан ее нарядную зеленую кофту.

Она даже проводила Вайолет и Эди до двери лечебницы в сопровождении палатной сестры и оживленно махала рукой, когда Вайолет увозила Эди по аллее унылого казенного парка, которым Лотти так восхищалась.

— Не тревожься о ней, Эди.

— Ничего не могу с собой поделать.

— Ты сделала все, что могла, ты просто святая. И потом, вы же не навек расстались, как только захочешь, можешь навестить ее.

— Очень жалко бедняжку.

— За ней должны наблюдать врачи и сестры, а у тебя и без того много забот. Забудь о том, что произошло, и хоть немного порадуйся жизни. Завтра мой день рождения, пикник, я не хочу, чтобы вокруг меня были грустные лица.

Эди сидела и молчала. Потом спросила: «Вы покрыли пирог глазурью?», — и они стали обсуждать завтрашний пикник, а когда Вайолет подвезла ее к дому, обе чувствовали, что худшее осталось позади.

Вайолет вернулась в Пенниберн, вошла в дом через черный ход и глубоко, с облегчением вздохнула — слава Богу, она опять дома. Именинный пирог был на столе, где она его и оставила. Семьдесят восемь лет есть семьдесят восемь лет. Удивительно ли, что она едва на ногах держится. Глазурь затвердела, цветной горошек теперь к ней не пристанет, ну и ладно, сойдет без цветного горошка. Вайолет положила пирог в жестяную коробку, налила себе хорошую порцию виски, лишь слегка разбавила содовой, и села за письменный стол, чтобы завершить сегодняшний день в высшей степени важным звонком.

— Школа Темплхолл.

— Добрый вечер. С вами говорит миссис Джорди Эрд, бабушка Генри Эрда. Попросите, пожалуйста, к телефону директора.

— Я секретарь директора. Может быть, я могу передать ему то, что вы хотите сказать?

— Нет, увы, это невозможно.

— К сожалению, директор сейчас занят. Может быть, передать ему, чтобы он перезвонил вам?

— Спасибо, не надо. Мне необходимо переговорить с ним лично и сейчас же. Буду очень признательна, если вы его найдете и скажете, что я жду у телефона.

Секретарь помялась, потом неохотно согласилась:

— Хорошо, но на это потребуется несколько минут.

— Я подожду, — величественно согласилась Вайолет.

И стала ждать. Наконец услышала приближающиеся шаги по непокрытому ковром коридору.

— Директор школы слушает.

— Мистер Хендерсон?

— Я.

— С вами говорит миссис Джорди Эрд, бабушка Генри Эрда. Простите, что потревожила, но я прошу вас передать от меня Генри очень важную новость.

— Слушаю вас, — он говорил недовольно и резко.

— Передайте, что Лотти Карстерс больше не живет у Эди Финдхорн, потому что ее снова поместили в лечебницу.

— И все?! — В голосе директора было изумление.

— Да, все.

— Это и есть ваша важная новость?

— В высшей степени важная. Генри очень тревожился за мисс Финдхорн, для него будет большим облегчением узнать, что Лотти Карстерс больше у нее не живет.

— В таком случае мне стоит это все записать.

— Да, будьте так любезны. Я повторю, — и Вайолет повторила, громко и ясно выговаривая каждое слово, будто директор глухой: — «ЛОТТИ КАРСТЕРС БОЛЬШЕ НЕ ЖИВЕТ У ЭДИ ФИНДХОРН, ЕЕ СНОВА ПОМЕСТИЛИ В ЛЕЧЕБНИЦУ». Записали?

— От первого до последнего слова, — ответил директор, вдруг обнаружив некоторое чувство юмора.

— Вы передадите Генри?

— Сейчас же пойду и найду его.

— Вы очень любезны. Простите, что обеспокоила вас.

Ей очень хотелось спросить о Генри, как он там, освоился ли, но она решила, что не стоит. Зачем выступать в роли беспокойной наседки?

— Всего наилучшего, мистер Хендерсон.

— Всего наилучшего, миссис Эрд.

Одолев длинный подъем, Арчи остановил «лендровер» на небольшой площадке, которую ровнявший дорогу бульдозер раскатал на перевале через хребет Криген Даб. Мужчины вылезли из машины и залюбовались сказочной картиной.

Они приехали сюда из Кроя по дороге, которая сначала шла мимо фермы, вдоль высокой ограды от оленей, потом по берегу озера и, наконец, поднималась в горы. Если оглянуться назад, далеко внизу тянулось ущелье Уэстер Глен, озеро было похоже на огромный сапфир. Впереди раскинулось глубокое, изрезанное отрогами и узкими лощинами самое большое ущелье в горах Криген, по его дну змеилась узкая, как нитка, речка, вся в бурных пенистых водоворотах, и когда капризное солнце выглядывало из-за облаков, она вспыхивала серебром. На севере до самого горизонта тянулись голые холмы. Освещение то и дело менялось, дальние вершины были окутаны синеватой дымкой, над ними клубился покров облаков.