В исторической литературе и на интернет-форумах[1769] варианты противоборства Англии и России, в случае захвата русскими Босфора в начале 1878 г., традиционно рассматриваются с позиций военных возможностей двух империй. Все это относится к ситуации, когда в Петербурге спали и видели нацеленность британского руководства лишь на военные средства решения конфликта. Но в этом-то и была огромная ошибка. Надо было не голосить по поводу военных приготовлений Англии, а, опираясь на силовые позиции у Константинополя и Босфора, урегулированность отношений с Австро-Венгрией по Балканам, стратегический обмен гарантиями с Германией, самим приглашать англичан в султанскую столицу участвовать в послевоенном обустройстве этого стратегического региона: идите сюда, и, при незыблемости нашего главного завоевания, мы готовы на любые уступки, и давайте наконец-то поделим наследство рухнувшего «больного человека». При таком подходе ни о какой войне с Англией и речи быть не могло. Зачем она прагматичному Лондону в ситуации прогнозируемых военных рисков колониального расширения и великой депрессии, поразившей Великобританию после биржевого краха 1873 г. и продолжавшейся аж до конца XIX в.[1770]

«Сомнительно, чтобы возможно было добиться лучших условий мира, взяв Константинополь и не обращая внимания на угрозы Англии», — пишет Н. В. Скрицкий. «Англии незачем было воевать с Россией ни на Балтике, ни на Черном море, — продолжает он. — Достаточно было закрыть выход из Дарданелл, и до ликвидации конфликта вся торговля России на юге (в первую очередь вывоз хлеба) была бы прервана»[1771]. Казалось бы, аргумент более чем весомый. Но…

Английское правительство могло в любой момент закрутить экспортные гайки своим российским коллегам и при султанском господстве в проливах. Но оно этого никогда не делало даже в периоды конфронтаций с Россией. Почему? Да просто потому, что ему не позволили бы этого сделать. В 1870-х гг. доля Великобритании в российском экспорте составляла 40 %, в импорте — 27 %[1772]. Но определяющим было то, что даже к концу XIX в. более 90 % российских морских грузоперевозок осуществлялось на иностранных судах, а позиции британского капитала в финансировании российской внешней торговли «оставались доминирующими»[1773]. Наносить же ущерб интересам британского капитала было не в традициях кабинета ее величества. Помимо этого, перекрыть русскую торговлю через Дарданеллы — для англичан это означало самим увеличить ее потоки через Германию и таким образом укрепить экономические основы русско-германского альянса. Для таких действий в Лондоне дураков не было.

Так что аргумент Скрицкого — это холостой выстрел, который только усиливает весомость иных аргументов, — в пользу возможностей без военного столкновения с Англией, но обязательно «взяв Константинополь», обрести берега Верхнего Босфора, сторговавшись с Лондоном по разделу османских владений.

И не было бы никакой ополчившейся на Россию «объединенной Европы», как о том пишет Н. А. Нарочницкая. Потому что самым прочным гарантом англо-русского соглашения о переходе Босфора под контроль России была бы дубина континентального блока, занесенная над Лондоном. И коваться она должна была прежде всего в Петербурге отказом от мелочных претензий к Вене по Балканам и самым главным инструментом — стратегическим разменом с Берлином: гарантии на Эльзас и Лотарингию в обмен гарантий на Верхний Босфор.

И вот в таком виде в 1877–1878 гг. состоялся бы уже не «турецкий», а «русский» гамбит. Изможденная войной, но сбросившая груз мелочных амбиций и обретшая по-настоящему великую цель, Россия стала бы творить новую европейскую реальность в своих, подлинно национально-государственных интересах.

Но Александр II не сумел, побоялся так расколоть Европу к выгоде России. И Европа стала раскалываться иначе. В итоге ее раскололи другие и против Германии, и против России. Николай II повторил ошибку своего деда, когда отказался от захвата Босфора в сговоре с Англией при опоре на Германию. Вместо этого он увяз в антигерманской игре Парижа и Лондона, а в августе 1914 г., противодействуя Австро-Венгрии на Балканах, так вступился за сербов, что привел в действие спусковой механизм европейской катастрофы и последующего разрушения российского государства. Чудовищный итог политики русских царей.

«Австро-германский союз 1879 года, — пишет Н. А. Нарочницкая, — стал роковой вехой, началом оформления коалиций, которые в дальнейшем столкнулись в Первой мировой войне. Германия дорого заплатила за этот маневр Бисмарка, так как этот договор лишь привел к провалу главной цели самого “железного канцлера” — изоляции Франции»[1774]. Но такой же роковой вехой можно считать нерешительность Александра II. Российский император и его канцлер не озаботились сколачиванием «коалиции» для прорыва к черноморским проливам под знаменами освободительной войны. Не сумели организовать главного, однако увязли во второстепенном и раздражение от стыда за собственные ошибки обратили на Берлин и Вену. Да так, что «железный канцлер» вынужден был в 1879 г. «сманеврировать» — прикрыться от раздраженных петербургских неудачников оборонительным договором с Австро-Венгрией.

«Три белых коня — декабрь, январь, и февраль» 1877 и 1878 гг. — унесли Россию не туда… Несбывшееся в эти зимние месяцы стало отправной точкой иного выбора — того пути, по которому петербургские правители довели Российскую империю до роковых решений августа 1914 г.

Вместо того чтобы последовательно направлять основные усилия на достижение стратегических целей в черноморских проливах, Петербург увлекся разборками с Веной из-за Балкан. В отношениях с Берлином искрило во многом по той же причине — острых разногласий с Австро-Венгрией. В итоге континентальный блок никак не складывался. Из-за болгарского кризиса 1885 г. распался возобновленный в 1881 г. «Союз трех императоров». А время неумолимо шло, убавляя шансы России поднять свои флаги над Босфором. Период бисмарковской незаинтересованности в Восточном вопросе близился к концу, и Германия все пристальнее вглядывалась в турецкое наследство.