Одним из ведущих купцов в Поди был рыжий Авраам, тесть ребе Заки, и евреи этого портового города, глядя на своего забавного маленького ребе, часто удивлялись, как он смог заполучить дочку этого купца. Рашель надеялась на лучший брак, чем тот, который ей достался, и часто напоминала и своему отцу, и мужу:

– Еще до того, как мы поженились, я знала, что Заки ничего не добьется.

Но ее отец возражал:

– Я знаю, что Заки станет прекрасным ребе, и ты еще будешь гордиться, что он взял тебя в жены.

Но у Рашель не было никаких оснований для гордости. Еще ребенком в Португалии она знала Заки как толстяка, которого дразнили остальные ребята, а подрастая и становясь девушкой, она видела, как Заки все толстеет. Никто из ее подруг не смотрел на него с вожделением. Когда его оставляли в покое, он читал Талмуд и учился ремеслу у сапожника-итальянца, который предупреждал его родителей:

– Вы впустую тратите деньги. У Заки такие толстые пальцы, что он не сможет удержать гвоздики.

Тем не менее, добродушный парень ухитрился как-то стать и ребе и сапожником.

Евреи Поди никогда не могли понять, как такой человек, как Авраам, согласился отдать дочь за такого олуха, а когда спустя годы сама Рашель задала ему такой же вопрос, он объяснил:

– Когда я смотрел на толстое лицо Заки и его круглые глаза, я понимал, что он добрый человек, а добрый человек будет хорошим мужем.

Свадьба прошла своим чередом, и Рашель обнаружила, что связана с совершенно непримечательным человеком, который каждый март навлекал на себя и свою семью невыносимый позор.

– Почему ты так много ешь? – с каждым годом заводясь все больше, кричала она на него. – Вот скажи мне – разве Меир каждый день нажирается, как свинья?

У Заки был лишь единственный ответ:

– Должно быть, Бог хотел, чтобы я был толстым. – Он был добродушным увальнем, любил свою умную злоязычную жену, обожал трех дочек; он испытывал радость и когда садился за стол в кругу семьи, и когда исполнял обязанности раввина. Поскольку он был невысок и отменно толст, ему никто не завидовал, и он всем нравился. Колыхаясь, как маслянистый застывший студень, он всегда был в хорошем настроении и полон готовности всем помочь. Он отнюдь не пытался сознательно вызывать смех, но, поскольку понимал, что этого не избежать, не старался бороться с природой.

– Богу был нужен кто-то, с кем Он мог бы хорошо провести время, – как-то сказал он жене.

– Вот и получил того, над кем каждую весну смеется весь город, – взорвалась она.

– Я вовсе не специально толстею, – слабо возразил он.

– Еще как специально! – заорала она. – Ты годами жрешь, как свинья!

– Рашель, – взмолился он. – Только не это слово.

– Беру свинью назад, – фыркнула она.

– Но ты все равно толстый, – пожаловалась Сара, самая некрасивая из его дочек.

– Я раввин, – тихо сказал он. – Будь я даже таким худым, как Меир, христиане все равно выбрали бы меня.

Эта новая мысль, которая в этот момент подсознательно родилась у Ребе Заки, с такой силой поразила его жену, что она перестала жалеть себя. Она посмотрела на своего нескладного мужа и в долю секунды смутно осознала положение, в котором он находится. Но когда он говорил, лицо его было измазано рыбьим соусом, так что убедительность его слов была смазана.

– Так продолжай! – горестно застонала она. – Ешь, толстей – мы и дальше будем стыдиться тебя. – Дочки заплакали.

Униженный Заки послушал их плач и сказал:

– Они снова изберут меня, и вы снова будете стоять на солнце и смотреть на меня, и от этого никуда не деться. Но они изберут меня потому, что я раввин, и думаю, лучше, чтобы я был толстым – надо мной будут смеяться из-за толщины, а не потому, что я ребе. Или ты так не считаешь?

Конечно же выбрали его. Вот уже несколько сот лет герцоги Поди устраивали праздник для города, организуя в день весеннего равноденствия карнавал с фиглярами, жонглерами, шутами и танцорами. В этот день царило всеобщее веселье, пусть даже он приходился на Великий пост, а в последние годы апогеем празднества стали соревнования в беге между толстыми евреями и городскими проститутками, обитавшими на соседней улице. В ходе этих соревнований, которые обрели известность во всей Восточной Италии, шестеро отобранных самых толстых евреев были вынуждены раздеваться до исподнего и босиком выходить на старт, где занимали места среди шумных, грязных и нечесаных шлюх.

Удовольствие от этих бегов, которые привлекали тысячи людей даже из таких далеких городов, как Аркона, заключалось не только в веселье смотреть, как почти голые евреи, пыхтя, бегут по улицам, а народ кидает в них разные предметы – нет, не такие опасные, как камни, что было запрещено, а безобидные яйца и пучки куриных перьев, склеенные медом, – но и в том, что короткие подштанники, которые приходилось надевать евреям, были скроены таким образом, что по пути христианским женщинам то и дело представлялась возможность увидеть, как выглядят эти загадочные обрезанные.

Для евреев унижением была любая форма обнаженности, но бег в этих подштанниках, из которых то и дело выскакивал пенис, был откровенным оскорблением. Не только Рашель, но и другие женщины, и другие еврейские мужчины, которые не участвовали в этих бегах, оплакивали Израиль.

День 21 марта 1541 года был солнечным и жарким, и в утренние часы акробаты и жонглеры поработали на славу. Члены герцогской семьи неторопливо прошли сквозь толпу и, торжественно раскланиваясь с горожанами, заверяли их:

– В этом году соревнования будут просто великолепными.

К полудню состоялись игры в мяч, собравшимся предлагали бесплатные напитки, прошли конские скачки по улицам и вокруг площади. То был день отдыха и веселья, что было особенно приятно в середине Великого поста.

Но люди ждали спектакля, назначенного на вторую половину дня, и ближе к пяти часам городской стражник под всеобщее ликование громогласно потребовал доставить из тюрьмы шесть самых известных проституток, заверив их, что те, кто финиширует в числе первых трех, будут освобождены от отбытия остатка наказания.

– Но чтобы выиграть, – с широкой ухмылкой предупредил он их, – вы должны толкать и таскать толстых евреев, или они обгонят вас. – Шесть шлюшек сказали, что все поняли.

Толпа радостно приветствовала девушек и начала делать на них ставки, но все ждали главных участников соревнования, и к пяти часам, когда первые закатные лучи позолотили крест на кафедральном соборе, герцог приказал герольду подать долгожданный трубный сигнал. Толпа взревела и, раздавшись, образовала проход к огороженной канатами части пьяццы. На площади воцарилась тишина, когда по мановению руки герцога из кафедрального собора вышла внушительная вереница церковников в облачении христианской церкви. Производя впечатление и богатством риз, и массой своих тел, клирики величественно обошли площадь и заняли место рядом с временным герцогским троном. Снова раздался звук трубы, и снова толпа возликовала, потому что в узком проходе, ведущем в еврейский квартал, показалась шутовская группа, возглавляемая шестью мужчинами в длинных коричневых одеяниях, на каждом из которых красовалась яркая желтая звезда.